Неточные совпадения
— Это
правда, я глуп, смешон, — сказал он, подходя к ней
и улыбаясь весело
и добродушно, —
может быть, я тоже с корабля попал на бал… Но
и Фамусовы
в юбке! — Он указал на теток. — Ужели лет через пять, через десять…
— Да,
правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет.
Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр
и несчастлив: у него не было родных никого. Я принимала большое участие
в нем,
и мне было с ним весело, это
правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
— Послушайте, cousin… — начала она
и остановилась на минуту, затрудняясь, по-видимому, продолжать, — положим, если б… enfin si c’etait vrai [словом, если б это была
правда (фр.).] — это быть не
может, — скороговоркой, будто
в скобках, прибавила она, — но что… вам… за дело после того, как…
—
Правда,
в неделю раза два-три: это не часто
и не
могло бы надоесть: напротив, — если б делалось без намерения, а так само собой. Но это все делается с умыслом:
в каждом вашем взгляде
и шаге я вижу одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли… По какому праву, позвольте вас спросить?
Вера умна, но он опытнее ее
и знает жизнь. Он
может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь
и истину, он будет работать, как мыслитель
и как художник; этой жажде свободы даст пищу: идеи добра,
правды,
и как художник вызовет
в ней внутреннюю красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни
и…
и… вместе бы исполнил его!
Нет, это не его женщина! За женщину страшно, за человечество страшно, — что женщина
может быть честной только случайно, когда любит, перед тем только, кого любит,
и только
в ту минуту, когда любит, или тогда, наконец, когда природа отказала ей
в красоте, следовательно — когда нет никаких страстей, никаких соблазнов
и борьбы,
и нет никому дела до ее
правды и лжи!
— Надо сказать, что было:
правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны
и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем
в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову
и скажите, что вас не было
в городе накануне
и, следовательно, вы
и в обрыве быть не
могли…
Неточные совпадения
Кити отвечала, что ничего не было между ними
и что она решительно не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную
правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась
в такой вещи, которую она не
могла сказать матери, которой она не говорила
и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно
и постыдно ошибиться.
Он не
мог признать, что он тогда знал
правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги; не
мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был
в мучительном разладе с самим собою
и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.
«Да, на чем я остановилась? На том, что я не
могу придумать положения,
в котором жизнь не была бы мученьем, что все мы созданы затем, чтобы мучаться,
и что мы все знаем это
и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь
правду, что же делать?»
Правда, что легкость
и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу,
и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что
в его душе живет Христос
и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо
в его унижении иметь ту, хотя бы
и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми,
мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
—
Может быть; но ведь это такое удовольствие, какого я
в жизнь свою не испытывал.
И дурного ведь ничего нет. Не
правда ли? — отвечал Левин. — Что же делать, если им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?