— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же
из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
Неточные совпадения
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же
вышла.
Это была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не
из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Из всего
выходит вопрос, который Крафт понимать не может, и вот
этим и надо заняться, то есть непониманием Крафта, потому что
это феномен.
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами не ведая, как
это в них делается: преклониться пред Богом не так обидно.
Из них
выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания они принимают за самую веру.
Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Я когда-нибудь, если место найдется, опишу
эту первую встречу нашу:
это пустейший анекдот,
из которого ровно ничего не
выходит.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне
этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и,
выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
У меня накипело. Я знал, что более мы уж никогда не будем сидеть, как теперь, вместе и что,
выйдя из этого дома, я уж не войду в него никогда, — а потому, накануне всего
этого, и не мог утерпеть. Он сам вызвал меня на такой финал.
Я после
этого, естественно уверенный, что барыня дома, прошел в комнату и, не найдя никого, стал ждать, полагая, что Татьяна Павловна сейчас
выйдет из спальни; иначе зачем бы впустила меня кухарка?
И все бы
это было хорошо, но одно только было нехорошо: одна тяжелая идея билась во мне с самой ночи и не
выходила из ума.
Конечно, я люблю жить, и
это прямо
выходит из дела; но любить жизнь такому, как я, — подло.
Потому
это было гадко и глупо, что я часто лез утешать его, давать советы и даже свысока усмехался над слабостью его
выходить из себя «из-за таких пустяков».
Это выходило уже
из границ, и, главное — при Стебелькове! Как нарочно, Стебельков хитро и гадко осклабился и украдкой кивнул мне на князя. Я отворотился от
этого глупца.
—
Это уж сверх всяких границ, — проговорил я и быстро
вышел из комнаты. Но я еще не прошел до конца залы, как он крикнул мне
из дверей кабинета...
Она жила в
этом доме совершенно отдельно, то есть хоть и в одном этаже и в одной квартире с Фанариотовыми, но в отдельных двух комнатах, так что, входя и
выходя, я, например, ни разу не встретил никого
из Фанариотовых.
Ничего подобного
этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро
вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону,
вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
— Но возможность, главное — возможность только предположить вашу любовь к Катерине Николаевне! Простите, я все еще не
выхожу из остолбенения. Я никогда, никогда не дозволял себе говорить с вами на
эту или на подобную тему…
—
Это с ними не в первый раз; давеча там с Рехбергом
вышла тоже история из-за десятирублевой, — раздался подле чей-то подленький голос.
— Никто ничего не знает, никому
из знакомых он не говорил и не мог сказать, — прервала меня Лиза, — а про Стебелькова
этого я знаю только, что Стебельков его мучит и что Стебельков
этот мог разве лишь догадаться… А о тебе я ему несколько раз говорила, и он вполне мне верил, что тебе ничего не известно, и вот только не знаю, почему и как
это у вас вчера
вышло.
Одним словом, я опускаю подробности, но
из всего
этого вышла потом пресложная и прегнусная сплетня.
Cette jeune belle de la vieillesse de David — c'est tout un poème, [
Эта юная красавица старого Давида —
это же целая поэма (франц.).] а у Поль де Кока
вышла бы
из этого какая-нибудь scène de bassinoir, [Здесь: альковная сцена (франц.).] и мы бы все смеялись.
Я попросил его оставить меня одного, отговорившись головною болью. Он мигом удовлетворил меня, даже не докончив фразы, и не только без малейшей обидчивости, но почти с удовольствием, таинственно помахав рукой и как бы выговаривая: «Понимаю-с, понимаю-с», и хоть не проговорил
этого, но зато
из комнаты
вышел на цыпочках, доставил себе
это удовольствие. Есть очень досадные люди на свете.
— Заметь, — сказал он, — фотографические снимки чрезвычайно редко
выходят похожими, и
это понятно: сам оригинал, то есть каждый
из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя.
— Да, да, оставьте, оставьте меня в покое! — замахал я руками чуть не плача, так что он вдруг с удивлением посмотрел на меня; однако же
вышел. Я насадил на дверь крючок и повалился на мою кровать ничком в подушку. И вот так прошел для меня
этот первый ужасный день
из этих трех роковых последних дней, которыми завершаются мои записки.
Там хороша ли
эта честь и верен ли долг —
это вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не вечная
эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор,
из которых вот уже двести лет все ничего не
выходит.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что
из этого выйдет.