Неточные совпадения
— Ах! — почти с отчаянием произнес Райский. — Ведь жениться можно
один, два, три
раза: ужели я не могу наслаждаться красотой так, как бы наслаждался красотой
в статуе? Дон-Жуан наслаждался прежде всего эстетически этой потребностью, но грубо; сын своего века, воспитания, нравов, он увлекался за пределы этого поклонения — вот и все. Да что толковать с тобой!
— Вот тебе
раз! — сказал он и поглядел около себя. — Да вот! — Он указал на полицейского чиновника, который упорно глядел
в одну сторону.
— Ну, когда согласились и вы остались с ним
в первый
раз одни… что он…
Он прописал до света, возвращался к тетрадям не
один раз во дню, приходя домой вечером, опять садился к столу и записывал, что снилось ему
в перспективе.
«Да, долго еще до прогресса! — думал Райский, слушая раздававшиеся ему вслед детские голоса и проходя
в пятый
раз по
одним и тем же улицам и опять не встречая живой души. — Что за фигуры, что за нравы, какие явления! Все, все годятся
в роман: все эти штрихи, оттенки, обстановка — перлы для кисти! Каков-то Леонтий: изменился или все тот же ученый, но недогадливый младенец? Он — тоже находка для художника!»
Однажды — это было
в пятый или шестой
раз, как он пришел с Райским обедать, — он, по рассеянности, пересидел за обедом всех товарищей; все ушли, он остался
один и задумчиво жевал какое-то пирожное из рису.
— Ах, нет, Борис: больно! — сказал Леонтий, — иначе бы я не помнил, а то помню, и за что.
Один раз я нечаянно на твоем рисунке на обороте сделал выписку откуда-то — для тебя же: ты взбесился! А
в другой
раз… ошибкой съел что-то у тебя…
Обращаясь от двора к дому, Райский
в сотый
раз усмотрел там,
в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела у окна, век свой на
одном месте, на
одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся
в куче сора кур.
— Правда,
в неделю
раза два-три: это не часто и не могло бы надоесть: напротив, — если б делалось без намерения, а так само собой. Но это все делается с умыслом:
в каждом вашем взгляде и шаге я вижу
одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли… По какому праву, позвольте вас спросить?
Он достал из угла натянутый на рамку холст, который готовил давно для портрета Веры, взял краски, палитру. Молча пришел он
в залу, угрюмо, односложными словами, велел Василисе дать каких-нибудь занавесок, чтоб закрыть окна, и оставил только
одно; мельком исподлобья взглянул
раза два на Крицкую, поставил ей кресло и сел сам.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки
разом слегли,
в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их
один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает
в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и
в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю
в скобках).
— Туда…
в последний
раз, свидание необходимо — проститься… — шептала она со стыдом и мольбой. — Пустите меня, брат… Я сейчас вернусь, а вы подождите меня…
одну минуту… Посидите вот здесь, на скамье…
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто
раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится
в руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась
одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
Но их убивало сознание, что это последнее свидание, последний
раз, что через пять минут они будут чужие друг другу навсегда. Им хотелось задержать эти пять минут, уложить
в них все свое прошлое — и — если б можно было — заручиться какой-нибудь надеждой на будущее! Но они чувствовали, что будущего нет, что впереди ждала неизбежная, как смерть,
одна разлука!
Вера, глядя на него, угадала, что он во второй
раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба — все бросилось на помощь бедному Тушину, и она не дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав
одну, какую только могла дать ему
в своем положении, — это безграничное доверие и уважение.
«Ты не пощадил ее „честно“, когда она падала
в бессилии, не сладил потом „логично“ с страстью, а пошел искать удовлетворения ей, поддаваясь „нечестно“ отвергаемому твоим „разумом“ обряду, и впереди заботливо сулил —
одну разлуку! Манил за собой и… договаривался! Вот что ты сделал!» — стукнул молот ему
в голову еще
раз.
— Ее история перестает быть тайной…
В городе ходят слухи… — шептала Татьяна Марковна с горечью. — Я сначала не поняла, отчего
в воскресенье,
в церкви, вице-губернаторша два
раза спросила у меня о Вере — здорова ли она, — и две барыни сунулись слушать, что я скажу. Я взглянула кругом — у всех на лицах
одно: «Что Вера?» Была, говорю, больна, теперь здорова. Пошли расспросы, что с ней? Каково мне было отделываться, заминать! Все заметили…
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую
в последний
раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть
одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее будет издалека. Даль оденет их
в лучи поэзии; я буду видеть
одно чистое создание творчества,
одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
В последнее мгновение, когда Райский готовился сесть, он оборотился, взглянул еще
раз на провожавшую его группу. Он, Татьяна Марковна, Вера и Тушин обменялись взглядом — и
в этом взгляде,
в одном мгновении, вдруг мелькнул как будто всем им приснившийся, тяжелый полугодовой сон, все вытерпенные ими муки… Никто не сказал ни слова. Ни Марфенька, ни муж ее не поняли этого взгляда, — не заметила ничего и толпившаяся невдалеке дворня.
Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на всех
разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение
в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин
разом, как будто из
одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Одно плохо: иной
раз славно наешься, а
в другой чуть не лопнешь с голоду, как теперь, например.
У столбика дорожного // Знакомый голос слышится, // Подходят наши странники // И видят: Веретенников // (Что башмачки козловые // Вавиле подарил) // Беседует с крестьянами. // Крестьяне открываются // Миляге по душе: // Похвалит Павел песенку — // Пять
раз споют, записывай! // Понравится пословица — // Пословицу пиши! // Позаписав достаточно, // Сказал им Веретенников: // «Умны крестьяне русские, //
Одно нехорошо, // Что пьют до одурения, // Во рвы,
в канавы валятся — // Обидно поглядеть!»
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с
одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною.
В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а
в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что и они не
раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом, приходилось отражать уже не
одну, а
разом трех претендентш.