Неточные совпадения
Повыситься из статских
в действительные статские, а под
конец, за долговременную и полезную службу и «неусыпные труды», как по службе, так и
в картах, —
в тайные советники, и бросить якорь
в порте,
в какой-нибудь нетленной комиссии или
в комитете, с сохранением окладов, — а там, волнуйся себе человеческий океан, меняйся век, лети
в пучину судьба народов, царств, — все пролетит мимо его, пока апоплексический или другой удар не остановит течение его жизни.
Надежда Васильевна и Анна Васильевна Пахотины, хотя были скупы и не ставили собственно личность своего братца
в грош, но дорожили именем, которое он носил, репутацией и важностью дома, преданиями, и потому, сверх определенных ему пяти тысяч карманных денег,
в разное время выдавали ему субсидии около такой же суммы, и потом еще, с выговорами, с наставлениями, чуть не с плачем, всегда к
концу года платили почти столько же по счетам портных, мебельщиков и других купцов.
— Нет, не отжил еще Олимп! — сказал он. — Вы, кузина, просто олимпийская богиня — вот и
конец объяснению, — прибавил как будто с отчаянием, что не удается ему всколебать это море. — Пойдемте
в гостиную!
Жаль, что ей понадобилась комедия,
в которой нужны и начало и
конец, и завязка и развязка, а если б она писала роман, то, может быть, и не бросила бы.
Он долго ее рассматривал, все потягивая
в руках каждый вершок, потом осмотрел оба
конца и спрятал
в шапку.
Тела почти совсем было не видно, только впалые глаза неестественно блестели да нос вдруг резким горбом выходил из чащи, а
концом опять упирался
в волосы, за которыми не видать было ни щек, ни подбородка, ни губ.
— Я всегда прежде посмотрю, — продолжала она смелее, — и если печальный
конец в книге — я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я и бросила.
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять на гору,
в противоположном
конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город лежал перед ним как на ладони.
Марфеньку всегда слышно и видно
в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий,
в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор на другом
конце двора, или раздается смех по всему саду.
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с
концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку,
в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил;
в двадцать четыре часа
в мелкий порошок изотру,
в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился
в него.
Он проворно раскопал свои папки, бумаги, вынес
в залу, разложил на столе и с нетерпением ждал, когда Вера отделается от объятий, ласк и расспросов бабушки и Марфеньки и прибежит к нему продолжать начатый разговор, которому он не хотел предвидеть
конца. И сам удивлялся своей прыти, стыдился этой торопливости, как будто
в самом деле «хотел заслужить внимание, доверие и дружбу…».
Вчера она досидела до
конца вечера
в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то
в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Если сам он идет по двору или по саду, то пройти бы ему до
конца, не взглянув вверх; а он начнет маневрировать, посмотрит
в противоположную от ее окон сторону, оборотится к ним будто невзначай и встретит ее взгляд, иногда с затаенной насмешкой над его маневром. Или спросит о ней Марину, где она, что делает, а если потеряет ее из вида, то бегает, отыскивая точно потерянную булавку, и, увидевши ее, начинает разыгрывать небрежного.
Отослав пять-шесть писем, он опять погрузился
в свой недуг — скуку. Это не была скука, какую испытывает человек за нелюбимым делом, которое навязала на него обязанность и которой он предвидит
конец.
Это тоже не случайная скука, постигающая кого-нибудь
в случайном положении:
в болезни,
в утомительной дороге,
в карантине; там впереди опять виден
конец.
— Я уж у
конца — только привести
в порядок,
в Петербурге займусь.
«Что я теперь буду делать с романом? — размышлял он, — хотел закончить, а вот теперь
в сторону бросило, и опять не видать
конца!»
— Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до
конца, а другой от
конца до начала — все прокисли было здесь…
В гимназии плесень завелась.
Наконец — всему бывает
конец.
В книге оставалось несколько глав; настал последний вечер. И Райский не ушел к себе, когда убрали чай и уселись около стола оканчивать чтение.
— Я не пойду за него, бабушка: посмотрите, он и плакать-то не умеет путем! У людей слезы по щекам текут, а у него по носу: вон какая слеза,
в горошину, повисла на самом
конце!..
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под
конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух»
в деревню, с обрыва
в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Он был
в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство — все казалось ему неестественно
в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей
в лицо, и когда они подошли к
концу аллеи, он вывел было ее на лунный свет.
Но вот два дня прошли тихо; до
конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что
в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его матерью за Волгу,
в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
В полуразвалившейся беседке ждал Марк. На столе лежало ружье и фуражка. Сам он ходил взад и вперед по нескольким уцелевшим доскам. Когда он ступал на один
конец доски, другой привскакивал и падал со стуком.
— Воровство! — шептал он, стоя
в нерешимости и отирая пот платком с лица. — А завтра опять игра
в загадки, опять русалочные глаза, опять, злобно, с грубым смехом, брошенное мне
в глаза: «Вас люблю!»
Конец пытке — узнаю! — решил он и бросился
в кусты.
И когда она появилась, радости и гордости Татьяны Марковны не было
конца. Она сияла природной красотой, блеском здоровья, а
в это утро еще лучами веселья от всеобщего участия, от множества — со всех сторон знаков внимания, не только от бабушки, жениха, его матери, но
в каждом лице из дворни светилось непритворное дружество, ласка к ней и луч радости по случаю ее праздника.
Она будто не сама ходит, а носит ее посторонняя сила. Как широко шагает она, как прямо и высоко несет голову и плечи и на них — эту свою «беду»! Она, не чуя ног, идет по лесу
в крутую гору; шаль повисла с плеч и метет
концом сор и пыль. Она смотрит куда-то вдаль немигающими глазами, из которых широко глядит один окаменелый, покорный ужас.
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон были не по натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять
в Колчино до свадьбы, до
конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек, с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху,
в свое будущее гнездо.
Вера остановилась
в страхе, потом торопливо дочитала
конец...
Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил
в положение Марка и понимал, какое чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк, из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем
конец этим покушениям.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя
в зеркало. Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности
в чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до
конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.