Неточные совпадения
Какой эдем распахнулся ему
в этом уголке, откуда его увезли
в детстве и где потом он
гостил мальчиком иногда,
в летние каникулы. Какие виды кругом — каждое окно
в доме было рамой своей особенной картины!
Она стригла седые волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а
в праздник и при
гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с
гостем, извинится и снимет.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой, что по тому только, как он входил к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить, что он любил ее без памяти. Никогда, ни
в отношении к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее
гостем.
— Я скоро опомнилась и стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно стало: подошла к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за мной такими глазами, что я ушла
в другую комнату. Maman, не простясь, ушла после
гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были слезы…
Через несколько минут послышались шаги, портьера распахнулась. Софья вздрогнула, мельком взглянула
в зеркало и встала. Вошел ее отец, с ним какой-то
гость, мужчина средних лет, высокий, брюнет, с задумчивым лицом. Физиономия не русская. Отец представил его Софье.
Софья попросила
гостя сесть. Они стали говорить о музыке, а Николай Васильевич, пожевав губами, ушел
в гостиную.
—
Гостит у попадьи за Волгой, — сказала бабушка. — Такой грех: та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же
в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
— Я жить не стану, а когда приеду
погостить, вот как теперь, вы мне дайте комнату
в мезонине — и мы будем вместе гулять, петь, рисовать цветы, кормить птиц: ти, ти, ти, цып, цып, цып! — передразнил он ее.
А Устинья тоже замечательна
в своем роде. Она — постоянный предмет внимания и развлечения
гостей. Это была нескладная баба, с таким лицом, которое как будто чему-нибудь сильно удивилось когда-то, да так на всю жизнь и осталось с этим удивлением. Но Леонтий и ее не замечал.
— Обедать, где попало, лапшу, кашу? не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать
в Новоселово, свою деревушку, или соберусь
гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
Желания у ней вращаются
в кругу ее быта: она любит, чтобы Святая неделя была сухая, любит Святки, сильный мороз, чтобы сани скрипели и за нос щипало. Любит катанье и танцы, толпу, праздники, приезд
гостей и выезды с визитами — до страсти. Охотница до нарядов, украшений, мелких безделок на столе, на этажерках.
— Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них
в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой
гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей нет. Он учился
в Казани,
в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
— Если б вас не было, мы бы рано ужинали, а
в одиннадцать часов спать; когда
гостей нет, мы рано ложимся.
— Да, я еще с вечера просил ее оставить мне ужинать, — солгал он
в пользу преступной жены, — и отпереть калитку. Она уж слышала, что я пришел… Пропусти
гостя за мной, запри калитку и ступай спать.
В это время Василиса вошла и доложила, что
гости пришли. «Колчинский барчонок…»
К нему все привыкли
в городе, и почти везде, кроме чопорных домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства. Бабушка не принимала его, только когда ждала «хороших
гостей», то есть людей поважнее
в городе.
Чай он пил с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда все
гости ушли домой, а Вера с Марфенькой по своим комнатам, Опенкин все еще томил Бережкову рассказами о прежнем житье-бытье
в городе, о многих стариках, которых все забыли, кроме его, о разных событиях доброго старого времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и все прихлебывал холодный чай с ромом или просил рюмочку мадеры.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать
гостить на неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же
в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру
в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских
гостей, которые приедут
в воскресенье «на пирог».
Сама Бережкова,
в шелковом платье,
в чепце на затылке и
в шали, сидела на диване. Около нее, полукружием
в креслах, по порядку сидели
гости.
— Вот позвольте к слову спросить, — живо возразил
гость, — вы изволили сказать «восточный вопрос», и
в газетах поминутно пишут восточный вопрос: какой это восточный вопрос?
Все прочее вылетело опять из головы: бабушкины
гости, Марк, Леонтий, окружающая идиллия — пропали из глаз. Одна Вера стояла на пьедестале, освещаемая блеском солнца и сияющая
в мраморном равнодушии, повелительным жестом запрещающая ему приближаться, и он закрывал глаза перед ней, клонил голову и мысленно говорил...
— Наталья Ивановна, жена священника. Она училась вместе с Верой
в пансионе, там и подружились. Она часто
гостит у нас. Она добрая, хорошая женщина, скромная такая…
Она сидела
в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему
гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни взять Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя место.
— Они…
гостят в деревне у знакомых.
Райский узнал, что Тушин встречал Веру у священника, и даже приезжал всякий раз нарочно туда, когда узнавал, что Вера
гостит у попадьи. Это сама Вера сказывала ему. И Вера с попадьей бывали у него
в усадьбе, прозванной Дымок, потому что издали, с горы,
в чаще леса, она только и подавала знак своего существования выходившим из труб дымом.
Через неделю после радостного события все
в доме пришло
в прежний порядок. Мать Викентьева уехала к себе, Викентьев сделался ежедневным
гостем и почти членом семьи. И он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
Бабушка не решилась оставить его к обеду при «хороших
гостях» и поручила Викентьеву напоить за завтраком, что тот и исполнил отчетливо, так что к трем часам Опенкин был «готов» совсем и спал крепким сном
в пустой зале старого дома.
Гости часов
в семь разъехались. Бабушка с матерью жениха зарылись совсем
в приданое и вели нескончаемый разговор
в кабинете Татьяны Марковны.
Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах
в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут
гости к завтраку и обеду.
Она принимала
гостей, ходила между ними, потчевала, но Райский видел, что она, после визита к Вере, была уже не
в себе. Она почти не владела собой, отказывалась от многих блюд, не обернулась, когда Петрушка уронил и разбил тарелки; останавливалась среди разговора на полуслове, пораженная задумчивостью.
И бабушка, занимаясь
гостями, вдруг вспомнит, что с Верой «неладно», что она не
в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и
в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
А она вдруг явилась неожиданно среди
гостей, после обеда,
в светлом праздничном платье, но с подвязанным горлом и
в теплой мантилье.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но
в то же время замечала, что Райский меняется
в лице и старается не глядеть на Веру.
В первый раз
в жизни, может быть, она проклинала
гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
Заметив, что Викентьев несколько покраснел от этого предостережения, как будто обиделся тем, что
в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и стала слегка бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла
в дружеский тон, потрепала «милого Николеньку» по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы — читать мораль. После того она тихо, про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда
гостей.
Все это пробежало
в уме Веры, пока Татьяна Марковна и Райский провожали
гостей за Волгу.
Тут случилось
в дворне не новое событие. Савелий чуть не перешиб спину Марине поленом, потому что хватился ее на заре,
в день отъезда
гостей, пошел отыскивать и видел, как она шмыгнула из комнаты, где поместили лакея Викентьевой. Она пряталась целое утро по чердакам,
в огороде, наконец пришла, думая, что он забыл.
Татьяна Марковна, с женским тактом, не дала ему заметить, что знает его горе. Обыкновенно
в таких случаях встречают
гостя натянутым молчанием, а она встретила его шуткой, и этому тону ее последовали все.
—
В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни сном, ни духом не виноват… Помнишь,
в день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни слова не сказал, как мертвый, и ожил, когда показалась Вера?
Гости видели все это. И без того давно не тайна, что он любит Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней
в сад, потом она скрылась к себе, а он уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
Венчали их
в сельской церкви, после обедни
в воскресенье, и потом
гостям предложен был парадный завтрак
в большой зале старого дома, которую перед тем за неделю мыли, чистили, скребли, чтоб отпировать
в ней
в последний раз.
Татьяна Марковна с Верой собирались уехать
в Новоселово, потом
гостить к Викентьевым. Весну и лето приглашал их обеих Тушин провести у Анны Ивановны, своей сестры,
в его «Дымке».
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал
в чужую почву, все чувствовал себя
гостем и пришельцем там. Часто,
в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда,
в свою Малиновку…