Неточные совпадения
Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»; где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках,
в какие одеваются у нас на театрах
гости, входящие
в последнем акте на сцену.
На другой день Чичиков провел вечер у председателя палаты, который принимал
гостей своих
в халате, несколько замасленном, и
в том числе двух каких-то дам.
Такое мнение, весьма лестное для
гостя, составилось о нем
в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство
гостя и предприятие, или, как говорят
в провинциях, пассаж, о котором читатель скоро узнает, не привело
в совершенное недоумение почти всего города.
Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Манилов увел своего
гостя в комнату.
В доме его чего-нибудь вечно недоставало:
в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин
в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего
гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы».
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были
в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку;
гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
Уже встали из-за стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего
гостя, готовился таким образом препроводить его
в гостиную, как вдруг
гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
Этот вопрос, казалось, затруднил
гостя,
в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И
в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему
в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли
гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза
гостя были совершенно ясны, не было
в них дикого, беспокойного огня, какой бегает
в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и
в порядке.
Наконец вошел он
в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил
гостю своему небольшое удовольствие.
Ноздрев, возвратившись, повел
гостей осматривать все, что ни было у него на деревне, и
в два часа с небольшим показал решительно все, так что ничего уж больше не осталось показывать.
Зато Ноздрев налег на вина: еще не подавали супа, он уже налил
гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна, потому что
в губернских и уездных городах не бывает простого сотерна.
Несмотря, однако ж, на такую размолвку,
гость и хозяин поужинали вместе, хотя на этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое было то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его
в боковую комнату, где была приготовлена для него постель...
Гость и хозяин не успели помолчать двух минут, как дверь
в гостиной отворилась и вошла хозяйка, дама весьма высокая,
в чепце с лентами, перекрашенными домашнею краскою.
Засим, подошедши к столу, где была закуска,
гость и хозяин выпили как следует по рюмке водки, закусили, как закусывает вся пространная Россия по городам и деревням, то есть всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями, и потекли все
в столовую; впереди их, как плавный гусь, понеслась хозяйка.
Пошли
в гостиную, где уже очутилось на блюдечке варенье — ни груша, ни слива, ни иная ягода, до которого, впрочем, не дотронулись ни
гость, ни хозяин.
Казалось,
гость был для нее
в диковинку, потому что она обсмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная с хвоста и до морды.
Слишком сильные чувства не отражались
в чертах лица его, но
в глазах был виден ум; опытностию и познанием света была проникнута речь его, и
гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли или не рад был этому
гость.
— Я давненько не вижу
гостей, — сказал он, — да, признаться сказать,
в них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а
в хозяйстве-то упущения… да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал, а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь топить, еще пожару наделаешь.
Услыша, что даже издержки по купчей он принимает на себя, Плюшкин заключил, что
гость должен быть совершенно глуп и только прикидывается, будто служил по статской, а, верно, был
в офицерах и волочился за актерками.
Оставшись один, он даже подумал о том, как бы ему возблагодарить
гостя за такое
в самом деле беспримерное великодушие.
Фемида просто, какова есть,
в неглиже и халате принимала
гостей.
— Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас
гость: нам должно угощать. Знаете ли что, господа! Покамест что, а мы вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и
в вистишку.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он,
в чем дело,
в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого
в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там,
в другой комнате,
в продолжение того времени, как
гости резалися
в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было со стороны рыбного ряда.
Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил
гостям окончить вист после завтрака, и все пошли
в ту комнату, откуда несшийся запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри
гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал
в дверь, наметив издали осетра, лежавшего
в стороне на большом блюде.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью
в другой конец залы к другим
гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
Словом, не мог равнодушно выстоять на балконе никакой
гость и посетитель, и после какого-нибудь двухчасового созерцания издавал он то же самое восклицание, как и
в первую минуту: «Силы небес, как здесь просторно!»
И, не взглянувши на прекрасный уголок, так поражавший всякого гостя-посетителя, не поклонившись праху своих родителей, по обычаю всех честолюбцев понесся он
в Петербург, куда, как известно, стремится ото всех сторон России наша пылкая молодежь — служить, блистать, выслуживаться или же просто схватывать вершки бесцветного, холодного как лед, общественного обманчивого образованья.
Впрочем, ради дочери прощалось многое отцу, и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали
гостить к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи
в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как
в собственном доме; усадил обходительного
гостя в большие вольтеровские <кресла> и приготовился слушать его рассказ, без сомнения, об ученых предметах и естественных.
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была не раз
в опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что
гость его был скорее практический человек.
В первые дни Андрей Иванович опасался за свою независимость, чтобы как-нибудь
гость не связал его, не стеснил какими-нибудь измененьями
в образе жизни, и не разрушился бы порядок дня его, так удачно заведенный, — но опасенья были напрасны.
Добравшись до мелкого места, барин стал на ноги, покрытый клетками сети, как
в летнее время дамская ручка под сквозной перчаткой, — взглянул вверх и увидел
гостя,
в коляске въезжавшего на плотину.
Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали
гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола — как бы ни
в чем не бывали, точно выпили по стакану воды.
На другой день до того объелись
гости, что Платонов уже не мог ехать верхом; жеребец был отправлен с конюхом Петуха. Они сели
в коляску. Мордатый пес лениво пошел за коляской: он тоже объелся.
«
Гость, кажется, очень неглупый человек, — думал хозяин, — степенен
в словах и не щелкопер». И, подумавши так, стал он еще веселее, точно как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, готового слушать умные советы.
Хлобуев взял
в руки картуз.
Гости надели на головы картузы, и все отправились пешком осматривать деревню.
Это, по-видимому, незначительное обстоятельство совершенно преклонило хозяина к удовлетворению Чичикова. Как,
в самом деле, отказать такому
гостю, который столько ласк оказал его малютке и великодушно поплатился за то собственным фраком? Леницын думал так: «Почему ж,
в самом деле, не исполнить его просьбы, если уж такое его желание?» [Окончание главы
в рукописи отсутствует.]………………………………………………