Неточные совпадения
Весь этот уголок, хозяйство с избами, мужиками, скотиной и живностью, терял колорит веселого и счастливого гнезда, а казался просто хлевом, и он бы давно
уехал оттуда, если б… не
Вера!
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него
Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами,
уехать гостить на неделю за Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да
Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда
уеду!
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить
Веру в покое и
уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
Сцена невообразимого ужаса между присутствующими! Дамы встали и кучей направились в залу, не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все
уехали. Бабушка указала Марфеньке и
Вере дверь.
Он так целиком и хотел внести эту картину-сцену в свой проект и ею закончить роман, набросав на свои отношения с
Верой таинственный полупокров: он
уезжает непонятый, не оцененный ею, с презрением к любви и ко всему тому, что нагромоздили на это простое и несложное дело люди, а она останется с жалом — не любви, а предчувствия ее в будущем, и с сожалением об утрате, с туманными тревогами сердца, со слезами, и потом вечной, тихой тоской до замужества — с советником палаты!
Его поглотили соображения о том, что письмо это было ответом на его вопрос: рада ли она его отъезду! Ему теперь дела не было, будет ли от этого хорошо
Вере или нет, что он
уедет, и ему не хотелось уже приносить этой «жертвы».
Не неделю, а месяц назад, или перед приездом
Веры, или тотчас после первого свидания с ней, надо было спасаться ему,
уехать, а теперь уж едва ли придется Егорке стаскивать опять чемодан с чердака!
— Я ничего не требую,
Вера, я прошу только дать мне
уехать спокойно: вот все! Будь проклят, кто стеснит твою свободу…
Он не хотел любить
Веру, да и нельзя, если б хотел: у него отняты все права, все надежды. Ее нежнейшая мольба, обращенная к нему — была — «
уехать поскорей», а он был занят, полон ею, одною ею, и ничем больше!
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного времени, впечатление мое побледнеет, я
уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески, кто учил тебя,
Вера, — кто этот цивилизатор? Не тот ли, что письма пишет на синей бумаге!..
— Боже сохрани! — перебила
Вера, вздрогнув, — если ей скажет кто-нибудь другой, а не мы сами… Ах, скорее бы!
Уехать мне разве на время!..
Вера, на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки на ту сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и,
уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать
Веру. Он и исполнил часть своей программы. Поехал в город кое-что купить в дорогу. На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что
уезжает на днях.
Намерения его преодолеть страсть были искренни, и он подумал уже не возвращаться вовсе, а к концу губернаторской поездки вытребовать свои вещи из дому и
уехать, не повидавшись с
Верой.
На другой день к вечеру он получил коротенький ответ от
Веры, где она успокоивала его, одобряя намерение его
уехать, не повидавшись с ней, и изъявила полную готовность помочь ему победить страсть (слово было подчеркнуто) — и для того она сама, вслед за отправлением этой записки,
уезжает в тот же день, то есть в пятницу, опять за Волгу. Ему же советовала приехать проститься с Татьяной Марковной и со всем домом, иначе внезапный отъезд удивил бы весь город и огорчил бы бабушку.
— Да,
Вера Васильевна
уехала, — повторил и Викентьев.
— Ты колдунья,
Вера. Да, сию минуту я упрекал тебя, что ты не оставила даже слова! — говорил он растерянный, и от страха, и от неожиданной радости, которая вдруг охватила его. — Да как же это ты!.. В доме все говорили, что ты
уехала вчера…
— Я
уеду,
Вера, — сказал он вслух, — я измучен, у меня нет сил больше, я умру… Прощай! зачем ты обманула меня? зачем вызвала? зачем ты здесь? Чтоб наслаждаться моими муками!..
Уеду, пусти меня!
— Что тебе нужно,
Вера, зачем ты не даешь мне покоя? Через час я
уеду!.. — резко и сухо говорил он, и сам все шел к ней.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра,
Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день
уедет с женихом и с его матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча.
Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета, забывая галстук. Он спросил, что делается дома, и, узнав, что все
уехали к обедне, кроме
Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон из комнаты к старому дому.
— Что мне теперь делать,
Вера?
уехать — в каком положении я
уеду! Дай мне вытерпеть казнь здесь — и хоть немного помириться с собой, со всем, что случилось…
Татьяна Марковна была так весела, беспечна, празднуя день рожденья Марфеньки и обдумывая, чем бы особенно отпраздновать через две недели именины
Веры, чтоб не обойти внимательностью одну перед другой, хотя
Вера и объявила наотрез, что в именины свои
уедет к Анне Ивановне Тушиной или к Наталье Ивановне.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на
Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева
уедет только завтра.
Он взглянул на часы, сказал, что через час
уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку макинтош и пошел за
Верой в аллею.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его в сад. Там, сидя на скамье
Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и
уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
— Я просто не пущу тебя сегодня, Леонтий, — сказал Райский, — мне скучно одному; я перейду в старый дом с тобой вместе, а потом, после свадьбы Марфеньки,
уеду. Ты при бабушке и при
Вере будешь первым министром, другом и телохранителем.
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета
Веры нет; ужели он
уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
Райскому хотелось докончить портрет
Веры, и он отклонил было приглашение. Но на другой день, проснувшись рано, он услыхал конский топот на дворе, взглянул в окно и увидел, что Тушин
уезжал со двора на своем вороном коне. Райского вдруг потянуло за ним.
Он пошел к Райскому. Татьяна Марковна и
Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили
уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они встали из-за стола и простились — не надолго.
Тушин напросился ехать с ним, «проводить его», как говорил он, а в самом деле узнать, зачем вызвала Татьяна Марковна Райского: не случилось ли чего-нибудь нового с
Верой и не нужен ли он ей опять? Он с тревогой припоминал свидание свое с Волоховым и то, как тот невольно и неохотно дал ответ, что
уедет.
— В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни сном, ни духом не виноват… Помнишь, в день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни слова не сказал, как мертвый, и ожил, когда показалась
Вера? Гости видели все это. И без того давно не тайна, что он любит
Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней в сад, потом она скрылась к себе, а он
уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
В городе вообще ожидали двух событий: свадьбы Марфеньки с Викентьевым, что и сбылось, — и в перспективе свадьбы
Веры с Тушиным. А тут вдруг, против ожидания, произошло что-то непонятное.
Вера явилась на минуту в день рождения сестры, не сказала ни с кем почти слова и скрылась с Тушиным в сад, откуда ушла к себе, а он
уехал, не повидавшись с хозяйкой дома.
— В городе заметили, что у меня в доме неладно; видели, что вы ходили с
Верой в саду, уходили к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и
уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда вышла сплетня!
— Надо сказать, что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с
Верой, после свадьбы Марфеньки, тотчас
уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите, что вас не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…
— Забудут, Татьяна Марковна, особенно если вы
уедете, как говорите… А если не забудут… и вы с
Верой Васильевной будете все тревожиться… то и принять предложение… — тихо досказал Тушин.
— Эта нежность мне не к лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот
уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех пор, как решено, что
Вера Васильевна не будет никогда моей женой…
Татьяна Марковна с
Верой собирались
уехать в Новоселово, потом гостить к Викентьевым. Весну и лето приглашал их обеих Тушин провести у Анны Ивановны, своей сестры, в его «Дымке».