Неточные совпадения
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от меня! — отвечал Илья Ильич. — Он меня
спрашивает! Мне что за дело?
Ты не беспокой меня, а там, как хочешь, так и распорядись, только чтоб
не переезжать.
Не может постараться для барина!
— А как
ты думал? Еще хорошо, если пораньше отделаюсь да успею хоть в Екатерингоф прокатиться… Да, я заехал
спросить:
не поедешь ли
ты на гулянье? Я бы заехал…
— Нет, сам-то
ты не стоишь совета. Что я
тебе даром-то стану советовать? Вон
спроси его, — прибавил он, указывая на Алексеева, — или у родственника его.
— А вот я посмотрю, как
ты не переедешь. Нет, уж коли
спросил совета, так слушайся, что говорят.
— Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь? Да я ночей пять
не усну на новом месте; меня тоска загрызет, как встану да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или вон ежели из окна
не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли
ты там теперь, до чего доводил барина — а? —
спросил с упреком Илья Ильич.
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением
спросил он. — Да
тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне
не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на
тебе армячишка, дыр-то
не сосчитаешь!..
— Ну, а если
не станет уменья,
не сумеешь сам отыскать вдруг свою дорогу, понадобится посоветоваться,
спросить — зайди к Рейнгольду: он научит. О! — прибавил он, подняв пальцы вверх и тряся головой. — Это… это (он хотел похвалить и
не нашел слова)… Мы вместе из Саксонии пришли. У него четырехэтажный дом. Я
тебе адрес скажу…
— Что такое? —
спросил Штольц, посмотрев книгу. — «Путешествие в Африку». И страница, на которой
ты остановился, заплесневела. Ни газеты
не видать… Читаешь ли
ты газеты?
— В самом деле, — смутясь, сознался он. — Этот Захар в наказанье мне послан!
Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела
не спрашивай!
— Ну, мы с
тобой не разбросались, Илья. Где же наша скромная, трудовая тропинка? —
спросил Штольц.
— Чего
тебе надо? Ну, носовой платок, пожалуй. Что ж,
тебе не хотелось бы так пожить? —
спросил Обломов. — А? Это
не жизнь?
— Зачем же
ты не вырвался,
не бежал куда-нибудь, а молча погибал? — нетерпеливо
спросил Штольц.
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с женой. Когда же, однако, случалось, что Илья Ильич
спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи
не оказывалось или она оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок в доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на кабинет барина и, указывая туда большим пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди
ты к барину: что ему там нужно?»
— Я еду в магазин:
не надо ли
тебе чего-нибудь? —
спрашивала тетка.
— Что ж
ты не сказал давеча, два часа назад? — торопливо
спросил Обломов.
— Чего? —
спросил он. —
Не бойся, Ольга, я с
тобой.
— Зачем? — с удивлением
спросила она. — Я
не понимаю этого. Я
не уступила бы
тебя никому; я
не хочу, чтоб
ты был счастлив с другой. Это что-то мудрено, я
не понимаю.
— Значит,
ты не любишь меня? —
спросила она потом.
— Кто ж скажет? У меня нет матери: она одна могла бы
спросить меня, зачем я вижусь с
тобой, и перед ней одной я заплакала бы в ответ и сказала бы, что я дурного ничего
не делаю и
ты тоже. Она бы поверила. Кто ж другой? —
спросила она.
— Отчего же бы
ты не пошла по этому пути, —
спросил он настойчиво, почти с досадой, — если
тебе не страшно?..
— Что это
тебя не дождешься? Где
ты шатаешься? — строго
спросил Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. — И твой старый черт совсем от рук отбился:
спрашиваю закусить — нету, водки — и той
не дал.
— Что ж
ты, земляк,
не подумаешь взглянуть на квартиру? —
спросил Тарантьев.
— Да
не тебе ли в руки отдал, как вы переезжали? А
ты куда-то сунул в узел да
спрашиваешь еще…
— Где ж
ты обедаешь? —
спросил Тарантьев. — Диво, право: Обломов гуляет в роще,
не обедает дома… Когда ж
ты на квартиру-то? Ведь осень на дворе. Приезжай посмотреть.
— Как же
ты смел распускать про меня такие, ни с чем
не сообразные слухи? — встревоженным шепотом
спрашивал Обломов.
— А теперь разве
не прямо? Откуда же
ты? — торопливо
спросил он.
—
Не ты ли, две недели назад, сам торопил меня? —
спросила она, глядя сухо и внимательно на него.
—
Ты здоров?
Не лежишь? Что с
тобой? — бегло
спросила она,
не снимая ни салопа, ни шляпки и оглядывая его с ног до головы, когда они вошли в кабинет.
— Что ж
ты не был вчера? —
спросила она, глядя на него таким добывающим взглядом, что он
не мог сказать ни слова.
— Об этом после! — перебила она нетерпеливо. — Я
спрашиваю тебя: что значит, что
тебя не видать?
— Он женится! Хочешь об заклад, что
не женится? — возразил он. — Да ему Захар и спать-то помогает, а то жениться! Доселе я ему все благодетельствовал: ведь без меня, братец
ты мой, он бы с голоду умер или в тюрьму попал. Надзиратель придет, хозяин домовый что-нибудь
спросит, так ведь ни в зуб толкнуть — все я! Ничего
не смыслит…
— Да; ma tante уехала в Царское Село; звала меня с собой. Мы будем обедать почти одни: Марья Семеновна только придет; иначе бы я
не могла принять
тебя. Сегодня
ты не можешь объясниться. Как это все скучно! Зато завтра… — прибавила она и улыбнулась. — А что, если б я сегодня уехала в Царское Село? —
спросила она шутливо.
—
Ты не возненавидишь меня? —
спросил он.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и
не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и
не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с
тобой будем в стороне: сестра будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной. Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие руки вверх. — Выпьем, кум!
— А куда вы с вельможей ухлопали тысячу рублей, что я дал ему на прожитье? —
спросил он. — Где же я денег возьму?
Ты знаешь, я в законный брак вступаю: две семьи содержать
не могу, а вы с барином-то по одежке протягивайте ножки.
— Узнай, что я и откуда? —
спросил Штольц, — до
тебя ведь здесь
не доходят вести из живого мира?
—
Не…
ты ли? — вдруг
спросил он.
—
Ты не читал их? —
спросил Штольц, глядя на него. — Где они?
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели
ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила душа ее и чего-то
не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг,
не узнал бы,
не подслушал бы кто этого шепота души…
Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак.
— Что ж
ты не отвечала на письмо своей приятельницы, Сонечки? —
спросил он. — А я все ждал, чуть
не опоздал на почту. Это уже третье письмо ее без ответа.
— Что
ты? — застенчиво
спросила она. — Смеешься моим глупостям — да? это очень глупо, эта грусть —
не правда ли?
— Уж
не любишь ли
ты его по-прежнему? —
спросил Андрей шутя.
— Что говорить
тебе, Андрей?
Ты знаешь меня и
не спрашивай больше! — печально сказал Обломов.
— Что
ты это в каком положении? Отчего?
Тебе не стыдно? — строго
спросил Штольц.
Неточные совпадения
«Точеные-то столбики // С балкону, что ли, умница?» — //
Спросили мужики. // — С балкону! // «То-то высохли! // А
ты не дуй! Сгорят они // Скорее, чем карасиков // Изловят на уху!»
Правдин. Мой друг!
Не спрашивай о том, что столько ей прискорбно…
Ты узнаешь от меня, какие грубости…
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить
тебе свет Фавора, [Фаво́р — по евангельскому преданию, священная гора.] которого
ты ищешь, сам того
не зная! — продолжала между тем незнакомка, — но
не спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем
не умею!
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно молчал на ее вопросы о том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь,
спросила: «Уж
не что ли нибудь
не понравилось
тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад
не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш…
ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и
спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!