Неточные совпадения
Сыновья его
только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца
и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
—
И всего
только одну неделю быть им дома? — говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. —
И погулять им, бедным, не удастся; не удастся
и дому родного узнать,
и мне не удастся наглядеться на них!
Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались
только в песнях да в народных домах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки
и битвы на Украйне за унию.
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников
и весь полковой чин, кто
только был налицо;
и когда пришли двое из них
и есаул Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили
и Бульбу,
и обоих юношей
и сказали им, что доброе дело делают
и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
— Я думаю, архимандрит не давал вам
и понюхать горелки, — продолжал Тарас. — А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми
и свежим вишняком по спине
и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может,
и плетюганами пороли? Чай, не
только по субботам, а доставалось
и в середу
и в четверги?
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть
только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома
и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей
и вечной опасности, селился он
и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух
и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, —
и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие
и удобные места усеялись козаками, которым
и счету никто не ведал,
и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж
и козак).
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны
и общего движенья в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один
только червонец платы от короля, —
и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу
и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить
и бражничать, как
только может один русский, — все это было ему по плечу.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило
только есаулам пройти по рынкам
и площадям всех сел
и местечек
и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Самоуправно входил в села, где
только жаловались на притеснения арендаторов
и на прибавку новых пошлин с дыма.
Ночь еще
только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж
и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел,
и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его углах, захрапело
и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей.
Она миг
только жила любовью,
только в первую горячку страсти, в первую горячку юности, —
и уже суровый прельститель ее покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества.
Вот уже один
только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит в небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою
и все собою закрыла.
Он имел доброту в таком виде, в каком она могла
только существовать при таком характере
и в тогдашнее время.
Он душевно был тронут слезами бедной матери,
и это одно
только его смущало
и заставляло задумчиво опустить голову.
Она велела ему спрятаться под кровать,
и как
только беспокойство прошло, она кликнула свою горничную, пленную татарку,
и дала ей приказание осторожно вывесть его в сад
и оттуда отправить через забор.
И козаки, принагнувшись к коням, пропали в траве. Уже
и черных шапок нельзя было видеть; одна
только струя сжимаемой травы показывала след их быстрого бега.
Наши путешественники останавливались
только на несколько минут для обеда, причем ехавший с ними отряд из десяти козаков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою
и тыквы, употребляемые вместо сосудов.
Ели
только хлеб с салом или коржи, пили
только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться в дороге,
и продолжали путь до вечера.
Один
только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака,
и, как серна, пропала, увидевши, что козаков было тринадцать человек.
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тесной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое,
и людьми всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, которое было похоже на ярмарку
и которое одевало
и кормило Сечь, умевшую
только гулять да палить из ружей.
Толпа росла; к танцующим приставали другие,
и нельзя было видеть без внутреннего движенья, как все отдирало танец самый вольный, самый бешеный, какой
только видел когда-либо свет
и который, по своим мощным изобретателям, назван козачком.
Остап
и Андрий слышали
только приветствия: «А, это ты, Печерица!
И слышал
только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в Толопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирмоном, что Пидсышкова голова посолена в бочке
и отправлена в самый Царьград. Понурил голову старый Бульба
и раздумчиво говорил: «Добрые были козаки!»
Разница была
только в том, что вместо сидения за указкой
и пошлых толков учителя они производили набег на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых татарин выказывал быструю свою голову
и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей.
Остапу
и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа,
и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они
и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого
только за час пред тем вышли. Пришедший являлся
только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне
и татары осмеливались жить
и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько
и платили.
Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что как
только у запорожцев не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки
и брали всегда даром.
Сговорившись с тем
и другим, задал он всем попойку,
и хмельные козаки, в числе нескольких человек, повалили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки
и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий человек с одним
только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным.
Они
только то
и получили, что отказали в духовной иные козаки.
Беспорядочный наряд — у многих ничего не было, кроме рубашки
и коротенькой трубки в зубах, — показывал, что они или
только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле.
— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий
и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово
только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное!
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших
и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал
и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что
только поплевать на него, да
и бросить! Вот
и они скажут то же. Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам
и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы
только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках
и чулках болтались на воздухе. Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом
и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу
и жалким голосом молил...
Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте всякие юбки, берите одно
только оружье, коли попадется доброе, да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства
и пригодятся во всяком случае.
Так говорил кошевой,
и, как
только окончил он речь свою, все козаки принялись тот же час за дело.
— Пусть пан
только молчит
и никому не говорит: между козацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков
и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал. Ей-богу, так; ей-богу, так.
Он думал: «Не тратить же на избу работу
и деньги, когда
и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов
и плуг на коня
и ружье
и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот
и унося, что
только можно было унесть.
Конные ехали, не отягчая
и не горяча коней, пешие шли трезво за возами,
и весь табор подвигался
только по ночам, отдыхая днем
и выбирая для того пустыри, незаселенные места
и леса, которых было тогда еще вдоволь.
— Скажи епископу от меня
и от всех запорожцев, — сказал кошевой, — чтобы он ничего не боялся. Это козаки еще
только зажигают
и раскуривают свои трубки.
В один месяц возмужали
и совершенно переродились
только что оперившиеся птенцы
и стали мужами.
Не раз дивился отец также
и Андрию, видя, как он, понуждаемый одним
только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный
и разумный,
и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым не могли не изумиться старые в боях.
Было между ними немало
и охочекомонных, которые сами поднялись, своею волею, без всякого призыва, как
только услышали, в чем дело.
Нет, они не погасли, не исчезли в груди его, они посторонились
только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого козака,
и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины.
Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла пред ним, подобно темной гранитной статуе, вся закутанная в покрывало,
и отблеск отдаленного зарева, вспыхнув, озарил
только одни ее очи, помутившиеся, как у мертвеца.
Небольшой кусок хлеба, проглоченный ею, произвел
только боль в желудке, отвыкшем от пищи,
и она оставалась часто без движения по нескольку минут на одном месте.
— Да, может быть, воевода
и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает
только другого полковника, чтоб идти обоим вместе.
И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
И от всего этого откажусь, кину, брошу, сожгу, затоплю, если
только ты вымолвишь одно слово или хотя
только шевельнешь своею тонкою черною бровью!
Стоило мне
только махнуть рукой,
и любой из них, красивейший, прекраснейший лицом
и породою, стал бы моим супругом.
На миг остолбенев, как прекрасная статуя, смотрела она ему в очи
и вдруг зарыдала,
и с чудною женскою стремительностью, на какую бывает
только способна одна безрасчетно великодушная женщина, созданная на прекрасное сердечное движение, кинулась она к нему на шею, обхватив его снегоподобными, чудными руками,
и зарыдала.