Неточные совпадения
— Чрезвычайно приятный, и
какой умный,
какой начитанный
человек! Мы
у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный
человек.
— Вот я тебя
как высеку, так ты
у меня будешь знать,
как говорить с хорошим
человеком!
— Ох, батюшка, осьмнадцать
человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати,
как за живого. На прошлой неделе сгорел
у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом,
каким заливается только свежий, здоровый
человек,
у которого все до последнего выказываются белые,
как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, и сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же
человек, да еще и проигрался. Горазд он,
как видно, на все, стало быть,
у него даром можно кое-что выпросить».
— Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие… поверишь,
у меня слезы на глазах. Нет, ты не держи меня;
как честный
человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести.
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные
люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб
у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так
как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
— Да мне хочется, чтобы
у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи
у меня шарманку, чудная шарманка; самому,
как честный
человек, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за девятьсот рублей.
— Ну нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких
людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет; нет, это не мечта! А в плечищах
у него была такая силища,
какой нет
у лошади; хотел бы я знать, где бы вы в другом месте нашли такую мечту!
Он был недоволен поведением Собакевича. Все-таки,
как бы то ни было,
человек знакомый, и
у губернатора, и
у полицеймейстера видались, а поступил
как бы совершенно чужой, за дрянь взял деньги! Когда бричка выехала со двора, он оглянулся назад и увидел, что Собакевич все еще стоял на крыльце и,
как казалось, приглядывался, желая знать, куда гость поедет.
Ему хотелось заехать к Плюшкину,
у которого, по словам Собакевича,
люди умирали,
как мухи, но не хотелось, чтобы Собакевич знал про это.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно,
как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать
у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не
человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества
человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а
как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка,
как он мне дедушка.
У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев?
Как же, я,
как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Иван Антонович
как будто бы и не слыхал и углубился совершенно в бумаги, не отвечая ничего. Видно было вдруг, что это был уже
человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала
у него вперед и пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.
Нужно заметить, что
у некоторых дам, — я говорю
у некоторых, это не то, что
у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят
у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите,
какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «
Какой правильный, очаровательный лоб!»
У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые
люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах,
какие чудесные
у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то
как на что-то постороннее.
В других домах рассказывалось это несколько иначе: что
у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он,
как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что вот потому Чичиков решился на похищение.
Впрочем, говорят, что и без того была
у них ссора за какую-то бабенку, свежую и крепкую,
как ядреная репа, по выражению таможенных чиновников; что были даже подкуплены
люди, чтобы под вечерок в темном переулке поизбить нашего героя; но что оба чиновника были в дураках и бабенкой воспользовался какой-то штабс-капитан Шамшарев.
Удержалось
у него тысячонок десяток, запрятанных про черный день, да дюжины две голландских рубашек, да небольшая бричка, в
какой ездят холостяки, да два крепостных
человека, кучер Селифан и лакей Петрушка, да таможенные чиновники, движимые сердечною добротою, оставили ему пять или шесть кусков мыла для сбережения свежести щек — вот и все.
А между тем в существе своем Андрей Иванович был не то доброе, не то дурное существо, а просто — коптитель неба. Так
как уже немало есть на белом свете
людей, коптящих небо, то почему же и Тентетникову не коптить его? Впрочем, вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него судит читатель сам,
какой у него был характер.
Как умный
человек, заметил он вдруг, что незавидно идет хозяйство
у Андрея Ивановича.
— Да вот, ваше превосходительство,
как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть
у меня дядя, дряхлый старик.
У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И
какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный
человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
«Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь.
Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным
человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет
у меня и повар, и дом,
как полная чаша, но будет и хозяйственная часть в порядке. Концы сведутся с концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
Что сами благодаря этой роскоши стали тряпки, а не
люди, и болезней черт знает
каких понабрались, и уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов
у него нет, и плешив, — так хотят теперь и этих заразить.
—
У меня просто голова кружится, — сказал Чичиков, —
как подумаешь, что
у этого
человека десять миллионов. Это просто даже невероятно.
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом,
как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь,
у вас бы появилась деятельность, и вас никто из
людей не в силах <был бы> охладить.