Неточные совпадения
Из переулка поворачивал на
такой же,
как и наша, косматой лошаденке странный экипаж. Действительно, какая-то гитара на колесах. А впереди — сиденье для кучера. На этой «гитаре» ехали купчиха в салопе с куньим воротником, лицом и ногами в левую сторону, и чиновник в фуражке с кокардой, с портфелем, повернутый весь в правую сторону, к нам лицом.
Врачом полицейским был
такой же,
как Ольга Петровна, благодетель хитровской рвани, описанный портретно в рассказе А. П. Чехова «Попрыгунья», — Д. П. Кувшинников, нарочно избравший себе этот участок, чтобы служить бедноте.
Летом с пяти, а зимой с семи часов вся квартира на ногах. Закусив наскоро, хозяйки и жильцы, перекидывая на руку вороха разного барахла и сунув за пазуху туго набитый кошелек, грязные и оборванные, бегут на толкучку, на промысел. Это съемщики квартир, которые сами работают с утра до ночи. И жильцы у них
такие же. Даже детишки вместе со старшими бегут на улицу и торгуют спичками и папиросами без бандеролей, тут
же сфабрикованными черт знает из
какого табака.
Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или невылазную, зловонную жидкую грязь, местами наклоняясь,
так как заносы грязи были настолько высоки, что невозможно было идти прямо, — приходилось нагибаться, и все
же при этом я доставал головой и плечами свод.
— Да очень просто: сделать нужно
так, чтобы пьеса осталась та
же самая, но чтобы и автор и переводчик не узнали ее. Я бы это сам сделал, да времени нет…
Как эту сделаете, я сейчас
же другую дам.
Поросята на «вторничные» обеды в Купеческом клубе покупались за огромную цену у Тестова,
такие же,
какие он подавал в своем знаменитом трактире.
— Ведь это
же Дубровский, пушкинский Дубровский! Только разбойником не был, а вся его жизнь была,
как у Дубровского, — и красавец, и могучий, и талантливый, и судьба его
такая же!
Выбился в люди А. М. Корин, но он недолго прожил — прежняя ляпинская жизнь надорвала его здоровье. Его любили в училище
как бывшего ляпинца, выбившегося из
таких же,
как они сами, теплой любовью любили его. Преклонялись перед корифеями, а его любили
так же,
как любили и А. С. Степанова. Его мастерская в Училище живописи помещалась во флигельке, направо от ворот с Юшкова переулка.
Еще в семи — и восьмидесятых годах он был
таким же,
как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
И сразу успех неслыханный. Дворянство
так и хлынуло в новый французский ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов, был белый колонный зал, в котором можно было заказывать
такие же обеды,
какие делал Оливье в особняках у вельмож. На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
А потом ехал в «Эрмитаж», где уже сделался завсегдатаем вместе с десятками
таких же,
как он, «вась-сиясей», и мундирных и штатских.
Прямо-таки сцена из пьесы «Воздушный пирог», что с успехом шла в Театре Революции. Все —
как живые!..
Так же жестикулирует Семен Рак,
так же нахальничает подкрашенная танцовщица Рита Керн… Около чувствующего себя неловко директора банка Ильи Коромыслова трется Мирон Зонт, просящий субсидию для своего журнала… А дальше секретари, секретарши, директора, коммерсанты обрыдловы и все те
же Семены раки, самодовольные, начинающие жиреть…
Обитая ржавым железом, почерневшая дубовая дверь, вся в плесени, с окошечком, а за ней низенький каменный мешок,
такой же, в
каком стояла наливка у старика, только с каким-то углублением, вроде узкой ниши.
В главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта, дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой,
такой же окраски будки с подвешенным колоколом стоял часовой и нервно озирался во все стороны,
как бы не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
Оркестр уже заиграл увертюру,
как вдруг из Немецкого клуба примчался верховой — и прямо к брандмейстеру Сущевской части Корыто, который,
как начальство, в мундире и каске, сидел у входа в театр. Верховой сунул ему повестку,
такую же,
какую минуту назад передал брандмейстеру Тверской части.
— Ну, хоть убей, сам никакого порока не видел! Не укажи Александр Михайлыч чутошную поволоку в прутике… Ну и
как это
так? Ведь
же от Дианки… Родной брат тому кобелю…
Так же безучастно смотрят,
как сто лет назад смотрели на золотой герб Разумовских, на раззолоченные мундиры членов клуба в парадные дни, на мчавшиеся по ночам к цыганам пьяные тройки гуляк…
Тень лакея,
такого же старого,
как и барин, исчезала, и через минуту рядом с ломберным столом появлялся сервированный столик.
Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже», когда В. А. Гольцева после его речи
так усиленно «качали», что сюртук его оказался разорванным пополам; когда после Гольцева
так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему очки, подбрасывая его к потолку, и
как, тотчас после Чупрова, на стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке, покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на «о», по-семинарски...
А. П. Чехову пришлось жить в одной из квартир в новом банном дворце, воздух вокруг которого был
такой же,
как и при старых Сандунах.
У «Арсентьича» было сытно и «омашнисто».
Так же,
как в знаменитом Егоровском трактире, с той только разницей, что здесь разрешалось курить. В Черкасском переулке в восьмидесятых годах был еще трактир, кажется Пономарева, в доме Карташева. И домика этого давно нет. Туда ходила порядочная публика.
Пили и ели потому, что дешево, и никогда полиция не заглянет, и скандалы кончаются тут
же, а купцу главное, чтобы «сокровенно» было. Ни в одном трактире не было
такого гвалта,
как в бубновской «дыре».
А над домом по-прежнему носились тучи голубей, потому что и Красовский и его сыновья были
такими же любителями,
как и Шустровы, и у них под крышей также была выстроена голубятня. «Голубятня» —
так звали трактир, и никто его под другим именем не знал, хотя официально он
так не назывался, и в печати появилось это название только один раз, в московских газетах в 1905 году, в заметке под заглавием: «Арест революционеров в “Голубятне"».
Рос дом. Росли деревья. Открылась банкирская контора, а входа в нее с переулка нет. Хомяков сделал тротуар между домом и своей рощей, отгородив ее от тротуара
такой же железной решеткой. Образовался,
таким образом, посредине Кузнецкого переулка неправильной формы треугольник, который долго слыл под названием Хомяковской рощи.
Как ни уговаривали и власти, и добрые знакомые, Хомяков не сдавался.
В
такой же колеснице стоял на Большом театре другой «кучер» — с лирой в руках — Аполлон. Обе группы были очень однотипны, потому что
как ворота,
так и Большой театр архитектор Бове строил одновременно, в двадцатых годах прошлого столетия.