Неточные совпадения
Дома Хитровского рынка
были разделены на квартиры — или в одну большую, или в две-три
комнаты, с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомники без различия пола и возраста.
У некоторых шулеров и составителей игры имелись при таких заведениях сокровенные
комнаты, «мельницы», тоже самого последнего разбора, предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые только в такие трущобы являлись для удовлетворения своего азарта совершенно спокойно, зная, что здесь не
будет никого чужого.
Из соседней
комнаты доносились восклицания картежников. Там, должно
быть, шла игра серьезная.
— Да. Великое дело — персидская ромашка. Сам я это изобрел. Сейчас их осыплешь — и в бороду, и в голову, и в белье, у которых
есть… Потом полчасика подержишь в сенях, и все в порядке: пишут, не чешутся, и в
комнате чисто…
Картина, достойная описания: маленькая
комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а на полу вповалку спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда
было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
Я рассматривал
комнату. Над столом углем
была нарисована нецензурная карикатура, изображавшая человека, который, судя по лицу, много любил и много пострадал от любви; под карикатурой подпись...
Грязно, конечно,
было в «Ляпинке», зато никакого начальства. В каждой
комнате стояло по четыре кровати, столики с ящиками и стулья. Помещение
было даровое, а за стол брали деньги.
Была еще
комната: «мертвецкая».
Во дворе дома Училища живописи во флигельке, где
была скульптурная мастерская Волнухина, много лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые
комнаты, и в каждой
комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
В соседнем флигеле дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во втором и третьем этажах — меблированные
комнаты. Во втором этаже номеров
было около двадцати, а в верхнем — немного меньше. В первый раз я побывал в них в 1881 году, у актера А. Д. Казакова.
Квартира
была в нижнем этаже старинного трехэтажного дома, в низеньких сводчатых
комнатах.
В 1923–1924 годах на месте, где
были «Мясницкие» меблированные
комнаты, выстроены торговые помещения. Под ними оказались глубоченные подвалы со сводами и какими-то столбами, напоминавшие соседние тюрьмы «Тайного приказа», к которому, вероятно, принадлежали они. Теперь их засыпали, но до революции они
были утилизированы торговцем Чичкиным для склада молочных продуктов.
Дежурная
комната находилась в правой стороне нижнего этажа, стена в стену с гауптвахтой, а с другой ее стороны
была квартира полицейского врача. Над участком — квартира пристава, а над караульным домом, гауптвахтой и квартирой врача — казарма пожарной команды, грязная и промозглая.
Роскошный дворец со множеством
комнат и всевозможных уютных уголков сверкал разноцветными лампами. Только танцевальный зал
был освещен ярким белым светом. Собралась вся прожигающая жизнь Москва, от дворянства до купечества.
Круг роскошных, соединенных между собой зал и гостиных замыкал несколько мелких служебных
комнат без окон, представлявших собой островок, замаскированный наглухо стенами, вокруг которого располагалось круглое фойе. Любимым местом гуляющей по фойе публики всегда
был белый зал с мягкой мебелью и уютными уголками.
В это время Елисеев в своем «дворце Бахуса» отделал роскошное помещение с лепными потолками и сдал его Кружку. Тут
были и удобные, сокровенные
комнаты для «железки», и залы для исполнительных собраний, концертов, вечеров.
Каких только
комнат не
было здесь во всех трех этажах!
Тут
были столы «рублевые» и «золотые», а рядом, в такой же
комнате стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для баккара и два круглых «сторублевых» стола для «железки», где меньше ста рублей ставка не принималась.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной
комнате, играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно
было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
А на том месте, где сейчас висят цепи Пугачева, которыми он
был прикован к стене тюрьмы, тогда висела «черная доска», на которую записывали исключенных за неуплаченные долги членов клуба, которым вход воспрещался впредь до уплаты долгов.
Комната эта звалась «лифостротон». [Судилище.]
И пошел одиноко поэт по бульвару… А вернувшись в свою пустую
комнату, пишет 27 августа 1833 года жене: «Скажи Вяземскому, что умер тезка его, князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма жалеет. В клубе не
был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно
будет заплатить штраф триста рублей, а я бы весь Английский клуб готов продать за двести рублей».
Аванзал — большая
комната с огромным столом посредине, на котором в известные дни ставились баллотировочные ящики, и каждый входящий в эти дни член клуба, раньше чем пройти в следующие
комнаты, обязан
был положить в ящики шары, сопровождаемый дежурным старшиной.
Через минуту его магазин
был полон спасавшимися. Раненым делали перевязку в задней
комнате дочь и жена Л. Голицына, а сам он откупоривал бутылку за бутылкой дорогие вина и всех угощал.
В левом углу проходной «галереи»
была дверка в «инфернальную» и в «старшинскую»
комнату, где происходили экстренные заседания старшин в случае каких-нибудь споров и недоразумений с гостями и членами клуба. Здесь творили суд и расправу над виновными, имена которых вывешивались на «черную доску».
Рядом со «старшинской»
был внутренний коридор и
комната, которая у прислуги называлась «ажидация», а у членов — «лакейская». Тут ливрейные лакеи азартных игроков, засиживавшихся в «инфернальной» до утра, ожидали своих господ и дремали на барских шубах, расположившись на деревянных диванах.
Люднее стало в клубе, особенно в картежных
комнатах, так как единственно Английский клуб пользовался правом допускать у себя азартные игры, тогда строго запрещенные в других московских клубах, где игра шла тайно. В Английский клуб, где почетным старшиной
был генерал-губернатор, а обер-полицмейстер — постоянным членом, полиция не смела и нос показать.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба
была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все
комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь.
Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная»
была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах играли в «железку», а в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Последние годы жизни он провел в странноприимном доме Шереметева, на Сухаревской площади, где у него
была комната. В ней он жил по зимам, а летом — в Кускове, где Шереметев отдал в его распоряжение «Голландский домик».
Только после смерти Карташева выяснилось, как он жил: в его
комнатах, покрытых слоями пыли, в мебели, за обоями, в отдушинах, найдены
были пачки серий, кредиток, векселей. Главные же капиталы хранились в огромной печи, к которой
было прилажено нечто вроде гильотины: заберется вор — пополам его перерубит. В подвалах стояли железные сундуки, где вместе с огромными суммами денег хранились груды огрызков сэкономленного сахара, стащенные со столов куски хлеба, баранки, веревочки и грязное белье.
— Не знаю,
была ли здесь келья Пимена, а что именно здесь, в этой
комнате,
была «яма», куда должников сажали, — это факт…
Посредине дома — глухие железные ворота с калиткой всегда на цепи, у которой день и ночь дежурили огромного роста, здоровенные дворники. Снаружи дом, украшенный вывесками торговых заведений,
был в полном порядке. Первый и второй этажи сверкали огромными окнами богато обставленных магазинов. Здесь
были модная парикмахерская Орлова, фотография Овчаренко, портной Воздвиженский. Верхние два этажа с незапамятных времен
были заняты меблированными
комнатами Чернышевой и Калининой, почему и назывались «Чернышами».
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в
комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами
комнату.)Кажется, эта
комната несколько сыра?
)«Эй, Осип, ступай посмотри
комнату, лучшую, да обед спроси самый лучший: я не могу
есть дурного обеда, мне нужен лучший обед».
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.