Неточные совпадения
«Судьбе было угодно, чтобы
первое боевое крещение молодой газеты было вызвано горячей защитой новых учреждений общественного самоуправления и сопровождалось формулировкой с ее стороны высоких требований
самой печати: свобода слова, сила знания, возвышенная идея и либеральная чистота. Вот путь, которым должна идти газета».
Вход в редакцию через подъезд со двора, по шикарной лестнице, в
первый раз на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были в других московских изданиях, произвел приятное впечатление сразу, а
самая редакция — еще больше. Это была большая, светлая, с высокими окнами комната, с рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными в порядке на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
«Московский телеграф».
Первого января 1881 года в Москве вышла
самая большая по размеру и, безусловно,
самая интересная по статьям и информации газета «Московский телеграф».
В
первое время редактором была А.И. Соколова, из закрывшейся «Русской газеты», а секретарем — провинциальный журналист Е.А. Валле де Барр.
Сам А.Я. Липскеров был малограмотен. Он писал «одна ножница», «пара годов» и т.п.
Самым ярким сотрудником
первых лет издания «Новостей дня» был Гурлянд, сперва студент, а потом приват-доцент, а вскоре и профессор административного права Демидовского лицея в Ярославле.
Перевели Пентефрия к фараонову двору и
самую что ни на есть высшую должность дали ему: после фараона он
самым что ни есть
первым человеком в стране стал, а Иосиф Прекрасный сделался его
первым помощником в делах управления страной. Штюрмер стал председателем совета министров, а Гурлянд его вторым «я». Арсений же Гуров, конечно, растаял и исчез со страниц «Новостей дня».
При упорном труде Н.И. Пастухов выучился
сам в конце концов писать заметки о происшествиях, добывая их у полиции и у трущобников, и вскоре сделался
первым и единственным московским репортером, которому можно было верить безусловно.
О
первой поездке его за границу в литературном мире ходила масса забавных анекдотов, из которых один пользовался
самым широким успехом во всем московском обществе.
— Здесь, вот видите, на
первой странице высочайшие приказы и обязательные постановления напечатаны. Их обязан знать каждый обыватель. Берите газету, располагайтесь на травке и выучите наизусть пока
первую страницу. Да чтоб без ошибок было! А кто выучит — пусть доложит мне, я проэкзаменую
сам.
Первые годы он не занимался журналом; его по-прежнему, как и при Ф.Б. Миллере, вел И.А. Вашков, а с 1883 года им занялся
сам А.В. Насонов.
Это был
первый сотрудник
самого толстого в скромной серенькой обложке московского ежемесячника «Русской мысли», с которым я познакомился и который познакомил меня с издателем В.М. Лавровым и редактором ее С.А. Юрьевым.
В.М. Дорошевич сидел за столом и подал мне оттиск
первой полосы. Когда номер был сверстан, В.М. Дорошевич и я поехали осматривать беды урагана в Сокольники, Лефортово и вплоть до
самого Карачарова. Уже всходило солнце.
— Ну, вот что, молодой человек! Я
сам был молод,
сам кутил. Прощаю вас на
первый раз. Извольте уходить домой! Следовало бы вас за эти медали и за все поведение на гауптвахту, но я прощаю. Идите!
Я отдал ему фотографии и недели через две получил билет и печатный список корреспондентов на коронацию, в котором значился и я корреспондентом «Нового времени». Кроме меня, в списке стояло еще четыре корреспондента этой газеты, а пятым
сам А.С. Суворин. Мне там было делать нечего, я преспокойно работал для «Русских ведомостей», а благодаря марке «Нового времени» везде имел
первое место.
Из купечества за этим столом бывали только двое:
первый Савва Морозов, кругленький купчик с калмыцкими глазами на лунообразном лице, коротко остриженный, в щегольском смокинге и белом галстуке,
самый типичный цветок современной выставочной буржуазии, расцветший в теплицах капитализма на жирной земле, унавоженной скопидомами дедами и отцами.
Из Нижнего я выехал в
первой половине июня на старом самолетском пароходе «Гоголь», где
самое лучшее было — это жизнерадостный капитан парохода, старый волгарь Кутузов, знавший каждый кусок Волги и под водой и на суше как свою ладонь. Пассажиров во всех трех классах было масса. Многие из них ехали с выставки, но все, и бывшие, и не бывшие на выставке, ругались и критиковали. Лейтмотив был у всех...
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве,
сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она
сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
Неточные совпадения
Софья. Сегодня, однако же, в
первый раз здешняя хозяйка переменила со мною свой поступок. Услышав, что дядюшка мой делает меня наследницею, вдруг из грубой и бранчивой сделалась ласковою до
самой низкости, и я по всем ее обинякам вижу, что прочит меня в невесты своему сыну.
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в
первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та
самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на
самый внутренний склад обывательской жизни; в
первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия.
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя по тому, что оно соответствовало
первым и притом
самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать, что для Глупова это было едва ли не лучшее время в его истории.
Произошел обычный прием, и тут в
первый раз в жизни пришлось глуповцам на деле изведать, каким горьким испытаниям может быть подвергнуто
самое упорное начальстволюбие.