Неточные совпадения
Горько заплакал личный секретарь М.Н. Каткова, цензор
и постоянный сотрудник «Московских ведомостей». Потом
дело кончилось миром.
Газета помещалась на углу Большой Дмитровки
и Страстного бульвара
и печаталась в огромной университетской типографии, в которой
дела шли блестяще, была даже школа наборщиков.
В газетах на другой
день появились казенные заметки, что студенты пошумели на Страстном бульваре
и полтораста из них было забрано
и отведено в Бутырки.
В состав учредителей вошли вместе с В.М. Соболевским его товарищи по выработке основной программы газеты — А.С. Постников
и А.
И. Чупров, затем три ближайших помощника его по ведению
дела в конце 70-х
и начале 80-х годов — Д.Н. Анучин, П.
И. Бларамберг
и В.Ю. Скалон
и еще пять постоянных сотрудников — М.Е. Богданов, Г.А. Джаншиев, А.П. Лукин, В.С. Пагануцци
и М.А. Саблин.
Составилась работоспособная редакция, а средств для издания было мало. Откликнулся на поддержку идейной газеты крупный железнодорожник В.К. фон Мекк
и дал необходимую крупную сумму. Успех издания рос. Начали приглашаться лучшие силы русской литературы,
и 80-е годы можно считать самым блестящим временем газеты, с каждым
днем все больше
и больше завоевывавшей успех. Действительно, газета составлялась великолепно
и оживилась свежестью информации, на что прежде мало обращалось внимания.
Помню такой случай: из конторы богатой фирмы Бордевиль украли двадцатипудовый несгораемый шкаф с большими деньгами. Кража, выходящая из ряда обыкновенных: взломали двери
и увезли шкаф из Столешникова переулка — самого людного места — в августе месяце среди белого
дня. Полицию поставили на ноги, сыскнушка разослала агентов повсюду,
дело вел знаменитый в то время следователь по особо важным
делам Кейзер, который впоследствии вел расследование событий Ходынки, где нам пришлось опять с ним встретиться.
Через
день особой повесткой меня вызывают в сыскную полицию. В кабинете сидят помощник начальника капитан Николас
и Кейзер. Набросились на меня, пугают судом, арестом, высылкой, допытываются, — а я смеюсь...
Я ушел домой, а через два
дня мне сообщили, что сыщик Федот Рудников, ездивший в Гуслицы, привез шкаф,
и последний находится взломанный в сыскном отделении.
Кейзер приехал в редакцию, но меня не нашел. Уже зимой Болдоха, арестованный на месте другого преступления, указал всех участников.
Дело «Золотого» разбиралось в окружном суде
и кончилось каторгой.
Ему отвечали отказом,
и министр потребовал от московского генерал-губернатора высылки из Москвы редактора В.М. Соболевского; но самолюбивый «хозяин столицы» В.А. Долгоруков, не любивший, чтобы в его
дела вмешивался Петербург, заступился за В.М. Соболевского
и спас его.
С этого
дня мы подружились вплотную с Глебом Ивановичем,
и он стал бывать у меня.
На другой
день Джон Смит по выходе из вагона представил меня прибывшим,
и через час мы завтракали в «Славянском базаре».
На десятый
день они добрались до Булома, где к ним присоединился Кузьма Ермилов,
и отправились дальше.
В ноябре они, измученные, усталые, отдыхали десять
дней на метеорологической станции Сагастир, потом прожили несколько
дней в пустой забытой зимовке тунгусов «Китах», затем, еще раз побывав на занесенной снегом могиле товарищей, погребенных Мельвилем, отправились в Якутск
и сообщили о неудачных поисках экипажа лейтенанта Чиппа.
Кроме купцов, отправленных в служители в холерный госпиталь, Баранов стал забирать шулеров, которые съехались, по обычаю, на ярмарку. Их он держал по ночам под арестом, а
днем посылал на грязные работы по уборке выгребных
и помойных ям, а особенно франтоватых с девяти часов утра до обеда заставлял мести площади
и мостовые у всех на виду.
Я привожу здесь маленький кусочек из этой поездки, но самое описание холерных ужасов интересно было в то время для газетной статьи, а теперь интереснее припомнить кое-что из подробностей тех
дней, припомнить то, что уж более никогда не повторится, —
и людей таких нет,
и быт совсем другой стал.
— Что делать? А вот сперва выпить хорошего вина, а потом оно
и покажет, что делать… А дело-то простое. Сейчас едем ко мне на хутор: там у меня такой третьегодняшний самодав — пальчики оближешь! Да
и старые вина есть первосортные, — отец сам давит… Вот уж выморозки так выморозки — ум проглотишь! Ни у Соколова, ни у Меркуловского ничего подобного!
— Это очень завлекательно, но ведь у меня
дело важное. Сейчас я наметил первым
делом в город — купить бурку, чайник медный
и кое-что из съестного…
— Да вот хоть в этом! Я уж все обдумал,
и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я
и в город-то случайно, по
делу, приезжал — безвыходно живу на хуторе
и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего старого Тебенька, на котором я в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще в своем журнале напечатать…
Сначала отец как-то поморщился, узнав, что сын дает мне своего Тебенька, но когда на другой
день мы устроили кавалькаду
и я взял на нем два раза ограду, — он успокоился,
и мы окончательно подружились.
До сего времени не знаю, был ли это со мной приступ холеры (заразиться можно было сто раз) или что другое, но этим
дело не кончилось, а вышло нечто смешное
и громкое, что заставило упомянуть мою фамилию во многих концах мира, по крайней мере в тех, где получалась английская газета, выходившая в миллионах экземпляров.
Отпустив калмыка, я напился чаю
и первым
делом пошел в редакцию газеты «Донская речь», собрать кое-какие данные о холере. Газета подцензурная,
и никаких сведений о холере, кроме кратких, казенных, в ней не было. Чтобы получить подробные официальные сведения о ходе холеры во всей области, мне посоветовали обратиться в канцелярию наказного атамана. Между прочим, шутя я рассказал в редакции о том, как меня калмык от холеры вылечил.
Я отправился в канцелярию,
и только вышел, встречаю знакомого генерала А.Д. Мартынова, начальника штаба, в те
дни замещавшего наказного атамана, бывшего в отпуску. Я ему сказал, что иду в канцелярию за справками.
Из ресторана я пришел в номер, купив по пути пачку бумаги. Я решил прожить два
дня здесь, на свободе привести в порядок мои три сплошь исписанные записные книжки, чтобы привезти в Москву готовые статьи,
и засел за работу.
После обеда, на другой
день, я опять был в «Донской речи»,
и редактор мне подал гранку «Калмыцкое средство от холеры», перекрещенную красными чернилами.
Дня через три вдруг я вижу в этой газете заметку «Средство от холеры» — по цензурным условиям ни о Донской области, ни о корреспонденте «Русских ведомостей» не упоминалось, а было напечатано, что «редактор журнала „Спорт“ В.А. Гиляровский заболел холерой
и вылечился калмыцким средством: на лошади сделал десять верст галопа по скаковому кругу —
и болезнь как рукой сняло».
Сидя третий
день в номере «Европейской гостиницы», я уже кончал описание поездки, но вспомнил о цепях Стеньки Разина,
и тут же пришло на память, что где-то в станице под Новочеркасском живет известный педагог, знающий много о Разине, что зовут его Иван Иванович, а фамилию его
и название станицы забыл.
— Рад, очень рад! А вот первым
делом пойдем обедать, слышите — зовут, а после обеда
и поговорим.
Вернувшись, я первым
делом поблагодарил дочь Ивана Ивановича за знакомство с отцом, передал ей привет из дома
и мою тетрадь со стихами, где был написан
и «Стенька Разин». Стихи она впоследствии переписала для печати. В конце 1894 года я выпустил первую книгу моих стихов «Забытая тетрадь».
Я не любил работать в редакции — уж очень чинно
и холодно среди застегнутых черных сюртуков, всех этих прекрасных людей, больших людей, но скучных. То ли
дело в типографии! Наборщики — это моя любовь. Влетаешь с известием,
и сразу все смотрят: что-нибудь новое привез! Первым
делом открываю табакерку. Рады оторваться от скучной ловли букашек. Два-три любителя — потом я их развел много — подойдут, понюхают табаку
и чихают. Смех, веселье!
И метранпаж рад — после минутного веселого отдыха лучше работают.
Я стал работать в других газетах, а главным образом весь отдался спорту
и коннозаводству, редактируя, как знаток конского
дела, спортивный журнал.
Около двухсот русских
и иностранных корреспондентов прибыло к этим
дням в Москву, но я был единственный из всех проведший всю ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся
и умиравшей на Ходынском поле.
Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным
дном, откуда долгое время брали песок
и глину для нужд столицы.
— Наберем! —
И,
разделив на куски, стали набирать.
Я бросился первым
делом в редакцию. Там В.М. Соболевский
и М.А. Саблин. Радостно меня встречают. Благодарят. На дворе шумят газетчики — получают газету для розницы, мне устраивают овацию.
— Действительно, — говорит В.М. Соболевский, — газету, как только ее роздали для разноски подписчикам, явившаяся полиция хотела арестовать, но М.А. Саблин поехал к генерал-губернатору
и узнал, что газету уже разрешили по приказанию свыше. Целый
день допечатывали газету. Она была единственная с подробностями катастрофы.
В 1880 году издавал газету
И.
И Смирнов, владелец типографии
и арендатор всех театральных афиш, зарабатывавший хорошие деньги, но всегда бывший без гроша
и в долгу, так как был азартный игрок
и все ночи просиживал за картами в Немецком клубе. В редких случаях выигрыша он иногда появлялся в редакции
и даже платил сотрудникам. Хозяйственной частью ведал соиздатель
И.М. Желтов, одновременно
и книжник
и трактирщик, от которого зависело все
дело, а он считал совершенно лишним платить сотрудникам деньги.
Милый был слон! Но бывали весенние
дни, когда он бунтовал,
и его заранее, видя признаки наступающей поры любви, очень крепко приковывали на специальные цепи.
В эти
дни он был особенно буен
и стремился все разрушать. Но раз, совсем неожиданно, такой период пришел осенью. Мамлик сорвался с цепей
и вышел в задние ворота зоологического сада.
Ударил ли он шашкой слона или только замахнулся, но Мамлик остервенел
и бросился за городовым, исчезнувшим в двери будки. Подняв хобот, слон первым
делом сорвал навес крыльца, сломал столбы
и принялся за крышу, по временам поднимая хобот
и трубя. Городовой пытался спастись в заднее окно, но не мог вылезть: его толстая фигура застряла,
и он отчаянно вопил о помощи.
Н.П. Гиляров-Платонов был человеком именно не от мира сего. Он спал
днем, работал ночью, редко кого принимал у себя, кроме ближайших сотрудников, да
и с теми мало разговаривал.
Интересные сведения
и даже целые статьи, появившиеся накануне в петербургских газетах, на другой
день перепечатывались в Москве на сутки раньше других московских газет, так как «Московский телеграф» имел свой собственный телеграфный провод в Петербург, в одной из комнат редакции, помещавшейся на Петровке в доме Московского кредитного общества.
«Московские ведомости» то
и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое время» в Петербурге,
и, наконец, уже после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету закрыли административной властью на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но
И.
И. Родзевич был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как
и была, публика отозвалась,
и подписка на 1883 год явилась блестящей.
Откупившись от В.Н. Селезнева, он с рекомендациями «хозяина столицы» князя В.А. Долгорукова
и со свидетельством благонадежности от обер-полицмейстера поехал в Петербург в Главное управление по
делам печати просить о назначении его редактором.
На другой
день стихотворение появилось в «Русском курьере» на почетном месте
и — о ужас! — оказалось акростихом: «Ланин — дурак».
Газета вначале была малозаметной. Редакцию трудно было отыскать — часто переезжала она с места на место,
и типографии менялись то
и дело: задолжали —
и в другую!
В «Новостях
дня» я за все время их существования постоянно почти не работал, но первые годы по усиленной просьбе А.Я. Липскерова помочь ему давал иногда интересный материал,
и он действительно платил, как умел.
Тогда то
и дело повторялись стереотипные сценки: приходит сотрудник или заведующий конторой к милейшей барышне...
А.Я. Липскеров то
и дело исчезает в контору, возвращается
и пьет чай или жует колбасу. Через полчаса срочно нуждавшийся в деньгах сотрудник прощается
и идет в кассу.
Но эти семь тысяч спасли А.Я. Липскерова. Вообще ему везло. Затевая издание газеты, он не задавался никакими высокими идеями, а смотрел на газету как на коммерческое
дело с конечной целью разбогатеть по примеру Н.
И. Пастухова, а что писалось в газете, его занимало мало. Его интересовали только доходы.