Матрос Китаев. Впрочем, это было только его деревенское прозвище, данное ему по причине того, что он долго жил
в бегах в Японии и в Китае. Это был квадратный человек, как в ширину, так и вверх, с длинными, огромными обезьяньими ручищами и сутулый. Ему было лет шестьдесят, но десяток мужиков с ним не мог сладить: он их брал, как котят, и отбрасывал от себя далеко, ругаясь неистово не то по-японски, не то по-китайски, что, впрочем, очень смахивало на некоторые и русские слова.
Неточные совпадения
Бежал в сечь запорожскую,
Владеть конем и саблей научился…
В семье Разнатовских, по крайней мере при мне, с тех пор не упоминали имени Саши, а ссыльный Николай Михайлович Васильев, мой репетитор, говорил, что Саша
бежал за границу и переменил имя.
Были здесь тогда П.Л. Лавров и Н.
В. Шелгунов, первого, впрочем, скоро выслали из Вологды
в уездный городишко Грязовец, откуда ему при помощи богатого помещика Н.А. Кудрявого был устроен благополучный
побег в Швейцарию.
Бытовые подробности японской жизни меня, тогда искавшего только сказочного героизма, не интересовали, — а вот историю его корабельной жизни и
побега я и теперь помню до мелочей, тем более что через много лет я встретил человека, который играл большую роль
в судьбе Китаева во время самого разгара его отчаянной жизни.
Мы заняли стол перед открытым окном, выходящим на Волгу, где
в десять рядов стояли суда с хлебом и сотни грузчиков с кулями и мешками быстро, как муравьи, сбегали по сходням, сверкая крюком,
бежали обратно за новым грузом.
Заработки батыря первой степени были от 10 до 12 рублей
в день, и я, при каждой получке, по пяти рублей отдавал Петле, собиравшему деньги на
побег атамана.
Мы сидели за чаем на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с берега
бежит офицер
в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались. Оказались старые знакомые.
— Загляделся на нее, да и сам не знаю, что сказал, а вышло здорово,
в рифму… Рядом со мной стоял шпак во фраке. Она к нему, говорит первый слог, он ей второй, она ко мне, другой задает слог, я и сам не знаю, как я ей ахнул тот же слог, что он сказал… Не подходящее вышло. Я
бегом из зала!
Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали
в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя сапоги
в уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего Шлему, который, еще затемно получив от нас пятак и огромный чайник,
бежал в лавочку и трактир, покупал «на две чаю, на две сахару, на копейку кипятку», и мы наслаждались перед ученьем чаем с черным хлебом.
Я хотел уже из Москвы
бежать в Ригу или Питер, наняться матросом на иностранное судно и скрыться за границу.
На нарах, кроме двух моих старых товарищей, не отправленных
в училище, явились еще три юнкера, и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я думал об отце, и вместе с тем засела мысль о
побеге за границу
в качестве матроса и мечталось даже о приключениях Робинзона.
В конце концов я решил уйти со службы и «податься»
в Астрахань.
Некоторые кубовщики
бежали в одних рубахах и опорках.
И рассказал мне, что тогда осенью, когда я уехал из Рыбинска, они с Костыгой устроили-таки
побег Репке за большие деньги из острога, а потом все втроем убежали
в пошехонские леса,
в поморские скиты, где Костыга остался доживать свой век, а Улан и Репка поехали на Черемшан Репкину поклажу искать.
Половина толпы
бегом бросилась за убежавшим, а меня повели
в участок. Я решил молчать и ждать случая
бежать. Объявлять свое имя я не хотел — хоть на виселицу.
— Извольте. Я
бежал из дома и не желаю, чтобы мои родители знали, где я и, наконец, что я попал
в полицию. Вы на моем месте поступили бы, уверен я, так же, так как не хотели бы беспокоить отца и мать.
Орлов после порки благополучно
бежал в Астрахань — иногда работал на рыбных ватагах, иногда вольной жизнью жил. То денег полные карманы, то опять догола пропьется. Кем он не был за это время: и навожчиком, и резальщиком, и засольщиком, и уходил
в море… А потом запил и спутался с разбойным людом…
Вот еще степной ужас, особенно опасный
в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают
в тревоге метаться и мчатся очертя голову от огня. Летит и птица.
Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все
в общей куче.
Мы шли очень легко по мокрому песку, твердо убитому волнами; и часа через два-три наткнулись на бивак. Никто даже нас не окликнул, и мы появились у берегового балагана, около которого сидела кучка солдат и играла
в карты,
в «носки», а стоящие вокруг хохотали, когда выигравший хлестал по носу проигравшего с веселыми прибаутками. Увидав нас, все ошалели, шарахнулись, а один бросился
бежать и заорал во все горло...
Я, дальнозоркий, вижу только два темных пятнышка. Кочетов принес бинокль, но
в бинокль я вижу немного больше, чем простым глазом. Мы с Кочетовым обсуждаем план защиты позиции, если будет десант, и постановляем: биться до конца
в случае высадки десанта и послать
бегом сообщить на Цисквили, где есть телеграф с Озургетами. Корабли приближались, Галям уже видит...
Бой кипел на всем фронте при ярко восходящем солнце на безоблачном небе; позиция была наша; защитники Столовой горы, которые остались
в живых,
бежали.
Все
в Кремле гудело — и медь, и воздух, и ухали пушки с Тайницкой башни, и змейками
бежали по стенам и куполам живые огоньки пороховых ниток, зажигая плошки и стаканчики.
Весь мокрый,
в тине, без цилиндра, который так и остался плавать
в пруде, обиженный богач бросился прямо
в театр,
в ложу Долгорукова, на балах которого бывал как почетный благотворитель… За ним
бежал по саду толстый пристав Капени, служака из кантонистов, и догнал его, когда тот уже отворил дверь
в губернаторскую ложу.
А мы у него
в притоне, где я прожил пять дней и откуда
бежал, обжирались до отвала мочаловской икрой.
Разломал ручищами железную решетку
в окне на чердаке, исковеркал всю и
бежал.