Неточные совпадения
После обеда Василий Порфирыч ложится отдохнуть до шести часов вечера; дети
бегут в сад, но ненадолго: через час они опять засядут за книжки и будут учиться до шести часов.
— Я казен… — начинает опять солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь строе», по-видимому, вносит
в его сердце некоторое смущение. Быть может, он уже имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (
в усиленной пропорции за вторичный
побег) не представляет
в будущем ничего особенно лестного.
Анна Павловна заранее бледнеет и чуть не
бегом направляется
в спальню.
Отец,
в длиннополом сюртуке аглицкого сукна,
в белом шейном платке и
в козловых сапогах, беспокойно бродит взад и вперед по коридору, покрикивая: «
Бегите на конную! лошадей! проворнее!» Даже матушка прифрантилась; на ней надет коричневый казимировый капот, обшитый домашними кружевами; на голову накинута тюлевая вышитая косынка.
Наконец отошел и обед.
В этот день он готовится
в изобилии и из свежей провизии; и хотя матушка, по обыкновению, сама накладывает кушанье на тарелки детей, но на этот раз оделяет всех поровну, так что дети всесыты. Шумно встают они, по окончании обеда, из-за стола и хоть сейчас готовы
бежать, чтобы растратить на торгу подаренные им капиталы, но и тут приходится ждать маменькиного позволения, а иногда она довольно долго не догадывается дать его.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю,
в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был
в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами,
бежал по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Не дослушав дальнейших угроз, я опрометью
побежал в дом. Дорогой мне казалось, что передо мной встало привидение и преследовало меня по пятам.
Подняли у коляски фордек, и лошади
побежали рысью. Мы миновали несколько деревень, и матушка неоднократно покушалась остановиться, чтоб переждать грозу. Но всякий раз надежда: авось пройдет! — ободряла ее. Сколько брани вылилось тут на голову тетеньки Анфисы Порфирьевны — этого ни
в сказках сказать, ни пером описать.
Но я, как только проснулся, вспомнил про наших лошадей и про Алемпия, и потому прежде, чем идти
в столовую,
побежал к конюшням. Алемпий, по обыкновению, сидел на столбике у конюшни и покуривал из носогрейки. Мне показалось, что он за ночь сделался как будто толще.
— Нет, голубчик, — сказала она, — нам от своего места
бежать не приходится. Там дело наладишь — здесь
в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать — там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться, а переезжать с места на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
Я был до такой степени ошеломлен и этим зрелищем, и нестройным хором старческих голосов, что
бегом устремился вперед, так что матушка, державшая
в руках небольшой мешок с медными деньгами, предназначенными для раздачи милостыни, едва успела догнать меня.
— Даже песню
в то время певали, как он бежал-то от нас, — припоминает матушка.
Одна из девушек
побежала исполнить приказание, а матушка осталась у окна, любопытствуя, что будет дальше. Через несколько секунд посланная уж поравнялась с балагуром, на
бегу выхватила из его рук гармонику и бросилась
в сторону. Иван ударился вдогонку, но, по несчастью, ноги у него заплелись, и он с размаху растянулся всем туловищем на землю.
В то время обряд отсылки строптивых рабов
в рекрутское присутствие совершался самым коварным образом. За намеченным субъектом потихоньку следили, чтоб он не
бежал или не повредил себе чего-нибудь, а затем
в условленный момент внезапно со всех сторон окружали его, набивали на ноги колодки и сдавали с рук на руки отдатчику.
Бегать он начал с двадцати лет. Первый
побег произвел общее изумление. Его уж оставили
в покое: живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо,
в котором уведомлял, что
бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что
в Малиновце.
Возвратившись из второго
побега, Сатир опять внес
в церковь хороший вклад, но прожил дома еще менее прежнего и снова исчез. После этого об нем подали
в земский суд явку и затем перестали думать.
Теперь он явился из третьего
побега. Через час после объяснения с матушкой, на вопрос ее, куда девался Сатир, доложили, что он
в свою каморку ушел.
Или остановится на
бегу посреди тротуара, закинет голову и начнет
в самую высь всматриваться. Идут мимо простофили, видят, что человек, должно быть, что-нибудь достопримечательное высматривает, и тоже останавливаются и закидывают головы. Смотрят, смотрят — ничего не видать.
—
Бегите к попу! скажите, чтоб завтра чуть свет молебен об вёдре отслужил, да и об Федоте кстати помолился бы. А Архипке-ротозею прикажите, чтоб всю барщину
в церковь согнал.
Неоднократно Иван Фомич сбирался
бежать от своего патрона, но всякий раз его удерживала мысль, что
в таком случае долг, доросший до значительной цифры, пожалуй, пропадет безвозвратно.
Стрелка показывает без пяти минут двенадцать; Струнников начинает спешить. Он почти
бегом бежит домой и как раз поспевает
в ту минуту, когда на столе уж дымится полное блюдо горячих телячьих котлет.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух
в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и
бежит,
бежит…
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А
в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь
бегут!
Отец еще за чаем объявил, что на дворе всего три градуса холода, а так как санный путь только что стал, то лошади, наверное,
побегут бойко и незаметно доставят нас
в Лыково.
Коренники ржали и «шалили», не сразу трогались с места, переменяли аллюры,
бежали и вскачь, и рысью, и иноходью; пристяжные отвечали тоненькими голосами ржанью коренников и скакали, завиваясь
в кольцо; кучера махали веревочными кнутами.