Неточные совпадения
Она была, как
все говорили в Вологде, нигилистка, ходила стриженая и дружила с нигилистами. «Светелки» — крохотное именьице в домшинских непроходимых лесах, тянущихся чуть ли не до Белого моря, стояло на берегу лесной речки Тошни, за которой ютились раскольничьи скиты, куда добраться можно
только было по затесам, меткам на деревьях.
— Анафеме предали! Не анафеме, а памятник ему поставить надо! И дождемся, будет памятник! И не один еще Стенька Разин, будет их много, в каждой деревне свой Стенька Разин найдется, в каждой казачьей станице сыщется, — а на Волге сколько их!
Только надо, чтобы их еще больше было, надо потом слить их — да и ахнуть! Вот
только тогда-то
все ненужное к черту полетит!
Когда он успел туда прыгнуть, я и не видал. А медведя не было,
только виднелась громадная яма в снегу, из которой шел легкий пар, и показалась спина и голова Китаева. Разбросали снег, Китаев и лесник вытащили громадного зверя, в нем было, как сразу определил Китаев, и оказалось верно, — шестнадцать пудов. Обе пули попали в сердце. Меня поздравляли, целовали, дивились на меня мужики, а я
все еще не верил, что именно я, один я, убил медведя!
— Неудивительно, батенька! Такого Идиота, как я, вы не увидите. Нас
только на
всю Россию и есть два Идиота — я да Погонин.
Из того, что я учил и кто учил, осталось в памяти мало хорошего.
Только историк и географ Николай Яковлевич Соболев был яркой звездочкой в мертвом пространстве. Он учил шутя и требовал, чтобы ученики не покупали пособий и учебников, а слушали его. И
все великолепно знали историю и географию...
Оська уже работал в спектаклях («Малолетний Осман»), а я —
только смотрел, гордо сознавая, что я лучше Оськи
все сделаю.
Песок отсырел… Дрожь проняла
все тело…
Только что рассвело… Травка не колыхнется, роса на листочке поблескивает… Ветерок пошевеливает белый — туман над рекой… Вдали расшива кажется совсем черной…
— Да нешто это наш бичевник!.. Пароходы съели бурлака…
Только наш Пантюха
все еще по старой вере.
Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я попал, была случайная.
Только один на
всей Волге старый «хозяин» Пантелей из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.
Зато мы бурлаков никогда не трогали, а
только уж на посуде дочиста
все забирали.
Ели из котла горячую пищу, а в трактире
только яичницу, и в нашей артели умерло
всего трое — два засыпки и батырь не из важных.
Да я никакого значения деньгам не придавал, а тосковал
только о том, что наша станица с Костыгой не состоялась, а бессмысленное таскание кулей ради заработка
все на одном и том же месте мне стало прискучать.
Он
только грелся на солнышке и радовался
всему знакомому кругом.
Из
всех нас был
только один юноша, Митя Денисов, который имел в городе одинокую старушку бабушку, у которой и проводил
все свободное время и в наших выпивках и гулянках не участвовал.
И не раз бывало это с Орловым, — уйдет дня на два, на три; вернется тихий да послушный,
все вещи целы — ну, легкое наказание; взводный его, Иван Иванович Ярилов, душу солдатскую понимал, и
все по-хорошему кончалось, и Орлову дослужить до бессрочного
только год оставалось.
Это Келлер,
только что переведенный в наказание сюда из военной гимназии, единственный, который знал французский язык во
всей прогимназии, собрал маленькую группу учеников и в свободное время обучал их по-французски, конечно, без ведома начальства.
Проезжая деревню, где я чинил часы, я закутался в тулуп и лежал в санях. Также и в кабак, где стащил половик, я отказался войти.
Всю дорогу мы молчали — я не начинал, приказчик ни слова не спросил. На второй половине пути заехали в трактир. Приказчик, молчаливый и суровый, напоил меня чаем и досыта накормил домашними лепешками с картофелем на постном масле. По приезде в Ярославль приказчик высадил меня, я его поблагодарил, а он сказал
только одно слово: «Прощавай!»
Пью чай, в голове думушка: где бы ночевать?.. Рассматриваю моего спящего соседа, но мне видна
только кудлатая голова,
вся в известке, да торчавшие из-под головы две руки, в которые он уткнулся лицом. Руки тоже со следами известки, въевшейся в кожу.
Подробнее об этом дальше, а пока я скажу, что «Обреченные» — это беллетристический рассказ с ярким и верным описанием ужасов этого завода, где
все имена и фамилии изменены и не назван даже самый город, где был этот завод, а главные действующие лица заменены другими, — словом, написан так, чтобы и узнать нельзя было, что одно из действующих лиц — я, самолично, а другое главное лицо рассказа совсем не такое, как оно описано,
только разве наружность сохранена…
Понемногу
все отваливались и уходили наверх по широкой лестнице в казарму. Я
все еще не мог расстаться с кашей. Со мной рядом сидел —
только ничего не ел — огромный старик, который сразу, как
только я вошел, поразил меня своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во
всю ее длину серебряные усы.
Но я не отвечал —
только шапку снял и поклонился. И долго не мог прийти в себя: чудесный Репка, сыгравший два раза роль в моей судьбе, занял
всего меня.
Тогда я
только понял
весь ужас моего положения и молчал.
С нами жил еще любимый подручный Орлова — Ноздря. Неуклюжий, сутулый, ноги калмыцкие — колесом, глаза безумные, нос кверху глядит, а из-под вывороченных ноздрей усы щетиной торчат. Всегда молчит и
только приказания Орлова исполняет. У него
только два ответа на
все: «ну-к што ж» и «ладно».
Степь да небо. И мнет зеленую траву полудикий сын этой же степи, конь калмыцкий. Он
только что взят из табуна и седлался
всего в третий раз… Дрожит, боится, мечется в стороны, рвется вперед и тянет своей мохнатой шеей повод, так тянет, что моя привычная рука устала и по временам чувствуется боль…
Помню одну поездку к Подкопаеву в конце октября. Пятьдесят верст от станицы Великокняжеской, раз
только переменив лошадей на Пишванском зимовнике и час пробыв на Михайловском, мы отмахали в пять часов по «ременной», гладко укатанной дороге. Даже пыли не было —
всю ее ветрами выдуло и унесло куда-то. Степь бурая, особенно юртовая,
все выбито, вытоптано, даже от бурьяна остались
только огрызки стебля. Иногда
только зеленеют оазисы сладкого корня, травы, которую лошади не едят.
Старик читал газеты и главным образом, конечно, говорил о войне, указывал ошибки военачальников и
всех ругал, а я не возражал ему и
только слушал.
В городе было покойно, народ ходил в театр,
только толки о войне, конечно, занимали
все умы.
Война была в разгаре. На фронт требовались
все новые и новые силы, было вывешено объявление о новом наборе и принятии в Думе добровольцев. Об этом Фофанов прочел в газете, и это было темой разговора за завтраком, который мы кончили в два часа, и я оттуда отправился прямо в театр, где была объявлена считка новой пьесы для бенефиса Большакова. Это была суббота 16 июля.
Только что вышел, встречаю Инсарского в очень веселом настроении: подвыпил у кого-то у знакомых и торопился на считку.
Потом ставили понемногу, но как
только Архальский усилит куш, а за ним и я, или открываются четыре десятки, или у банкомета оказывается туз, и он забирает
весь выигрыш.
Только через десять дней, когда, по-видимому,
все успокоилось, послали нас.
Бенефисы Далматова и Свободиной-Барышевой собирали
всю аристократию, и ложи бенуара блистали бриллиантами и черными парами, а бельэтаж — форменными платьями и мундирами учащейся молодежи. Институток и гимназисток приводили
только на эти бенефисы, но раз вышло кое-что неладное. В бенефис Далматова шел «Обрыв» Гончарова. Страстная сцена между Марком Волоховым и Верой, исполненная прекрасно Далматовым и Свободиной, кончается тем, что Волохов уносит Веру в лес… Вдруг страшенный пьяный бас грянул с галерки...
И несколько раз задумчиво повторяла первый куплет, как
только смолкал разговор… И
все трое мы повторяли почему-то...
Быстро купцы потянулись станицами,
Немцев ползут миллионы,
Рвутся издатели с жадными лицами,
Мчатся писак эскадроны.
Все это мечется, возится, носится,
Точно пред пиршеством свадьбы,
С уст же у каждого так вот и просится
Только — сорвать бы, сорвать бы…
— Написано
все верно, прощаю вас на этот раз,
только если такие корреспонденции будут поступать, так вы посылайте их на просмотр к Хотинскому… Я еще не знаю, чем дело фабрики кончится, может быть, беспорядками, главное, насчет штрафов огорчило купцов; ступайте!
И
все это у меня выходило очень просто,
все уживалось как-то, несмотря на то, что я состоял репортером «Московского листка», дружил с Пастуховым и его компанией. И в будущем так всегда было, я печатался одновременно в «Русской мысли» и в «Наблюдателе», в «Русских ведомостях» и «Новом времени»… И мне, одному
только мне, это не ставилось в вину, да я и сам не признавал в этом никакой вины, и даже разговоров об этом не было.
Только как-то у Лаврова Сергей Андреевич Юрьев сказал мне...
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы
только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы
только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его?
только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Запиши
всех, кто
только ходил бить челом на меня, и вот этих больше
всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)