Неточные совпадения
Бывать за кулисами стоит не дешевле,
а пожалуй,
и подороже,
а вот люблю я бывать за кулисами…
—
Вот в том-то
и дело, что это не долг,
а просто я прошу вас исполнить мое поручение. Я никому в долг не даю
и вынутые из кармана деньги уже не считаю своими,
а пускаю их в оборот — гулять по свету. С вами мы квиты. Но я вам их не дарю, конечно. Только вы их должны не мне,
а кому-то другому…
И я попрошу вас передать их только тогда, когда у вас будут свободные деньги.
—
А вот кому! Когда при деньгах вы встретите действительно хорошего человека, отдайте ему эти деньги или сразу все, или несколькими частями —
и, значит, мы квиты.
А тех, которым вы дадите деньги, обяжете словом поступить так же, как вы.
И пойдет наша четвертная по свету гулять много лет,
а может,
и разрастется. Ежели когда будет нужда в деньгах — пишите, еще вышлю. Всякое бывает на чужой стороне…
— Я уж жалел,
вот бы сборы делала, — перебил Григорий Иванович. — Лучше бы он пьесу мне прислал,
а то десять возов рухляди: колесо
и Перуна на отдельных дрогах везли.
— «Его, властителя, героя, полубога…» Друга моего Гришу Кулебякина убили здесь… «Человек он был». «Орел, не вам чета»… Ты видишь меня? Хорош?… Подковки гнул.
А перед ним я был мальчишка
и щенок. Кулачище — во!
Вот Сухово-Кобылин всю правду, как было, написал… Только фамилию изменил,
а похожа: Ку-ле-бя-кин у него Семи-пя-дов.
А мою фамилию целиком поставил: «После докучаевской трепки не жить!» После истории в Курске не жить!
А вот этого толстяка, с которого он Расплюева писал, из которого Гриша тогда «дров
и лучин нащепал», я встретил в Ярославле.
—
Вот спасибо охранке,
а то, пожалуй, не уговорил бы уехать. Значит, кончено, теперь на одном пароходе два бурлака побегут. Вниз по матушке по Волге…
А пока
вот тебе сто рублей на расходы,
и сегодня же вечером привози чемодан ко мне. Федя как рад тебе будет!
А вот тебе
и список актеров.
—
А тебя не спрашивают, не к тебе речь. Погоди,
и твой капуль-то вылезет.
Вот у меня Филька — приказчик есть. Тоже капулем чесался. Придет к паликмахтеру, да
и говорит: остриги меня, чтобы при хозяине по-русски,
а без хозяина а-ля капуль выходило…
—
А знаете, — обратился он ко мне, —
вот здесь мы с вами водку пьем,
а я чрез неделю должен был баллотироваться в уездные предводители дворянства,
и мое избрание обеспечено. Мой отец губернский предводитель, уважаемая личность…
— Теперь не узнаете. Носит подвесную бороду,
а Безухий
и ходит
и спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо скрывает. Длинный, худющий, черная борода…
вот они сейчас перед вами ушли от меня втроем. Злые. На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда в каморку пускаю, пришли в бедственном положении, пока что в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
Думается, что лихой наездник Аполлон, правящий четверкой коней со своей колесницей над фронтоном театра, кричит: «
Вот дураки! Чем зря кружиться, сняли бы с середнего пролета кусок веревки —
и вся недолга!»
И ругается греческий бог, как пьяный кучер, потому что он давно омосквичился,
а в Москве все кучера пьяницы,
а трезвых только два: один
вот этот, на Большом театре,
а другой на «Трухмальных» воротах у Тверской заставы, да
и то потому, что тот не настоящий кучер,
а «баба с калачом».
— Любуетесь Москвой? В эти часы для наблюдений место интересное! Ну где вы увидите таких? —
и он указал по направлению кареты с лакеями. — Это, изволите ли видеть, крупная благотворительница, известная под кличкой «Обмакни». Она подписывает бумаги гусиным пером
и каждый раз передает перо своему секретарю, чтобы он обмакнул в чернила,
и каждый раз говорит ему: «Обмакни». Ну,
вот она как-то
и подписала по ошибке под деловой бумагой вместо своей фамилии: «Обмакни».
А вы, конечно, на репетицию?
В 1908 году, в мой юбилей, я получил от него на полутора листах поздравление: «В.
А. Гиляровскому, старому театралу«.
Вот письмо, теплое
и милое, написанное под его диктовку...
— Всяко бывало…
А вот в этом городишке, — указывает на Казанлык, — после боя наш батальон ночевал. Когда мы встали на другой день, так солдаты натащили кувшины с розовым маслом
и давай сапоги мазать…
—
А вот вам
и Роллер! — представил меня Песоцкий собравшейся на сцене труппе.
Ну
вот, прочла, вышла, раскланиваюсь
и показываю руками, что устала, не могу больше. Публика поняла
и не требует. Вдруг я слышу, кто-то с галерки, сдерживая голос, убедительно басит: «Реквием»! Я взглянула наверх,
а там молодежь хлопает
и кричит,
и опять басовый полушепот покрывает голоса: «Реквием»! Потом еще три-четыре голоса: «Реквием»!
— Ведь
вот насмешил-таки меня,
а я уж забыла, когда смеялась. Все тот же, все такой, как
и был.
Вот эта-то глухомань
и была для маленькой Маши ее детским садом, куда она вылезала из окна вровень с землей. Отец, бывало, на репетиции, мать хлопочет по хозяйству,
а Машенька гуляет одна-одинешенька. Рвет единственные цветы — колючий репей
и в кровь руки исколет. Большие ливни вымывают иногда кости.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали,
а потом
и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. —
А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с.
А вот он-то
и есть этот чиновник.
Хлестаков. Да
вот тогда вы дали двести, то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе
и сейчас!
Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Мы теперь в Петербурге намерены жить.
А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность…
Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.