Неточные совпадения
Кандидат, вставая, не надеялся, поднимут ли его
ноги; руки у него охолодели и
были влажны; он сделал гигантское усилие и вошел, близкий к обмороку, в диванную; в дверях он почтительно раскланялся с горничной, которая выходила, поставив самовар.
Такого богатства графиня никогда не видала вблизи, и все это ее, и сам генерал ее, — и молодая
была счастлива от маленького пальца на
ноге до конца длиннейшего волоса в косе: так или иначе, мечты ее сбылись.
«Папа с крылышками», — пролепетал ребенок, — и Глафира Львовна вдвое заплакала, восклицая: «О, небесная простота!» А дело
было очень просто: на потолке, по давно прошедшей моде,
был представлен амур, дрягавший
ногами и крыльями и завязывавший какой-то бант у черного железного крюка, на котором висела люстра.
Ситец
был превосходный; на диване Авраам три раза изгонял Агарь с Измаилом на пол, а Сарра грозилась; на креслах с правой стороны
были ноги Авраама, Агари, Измаила и Сарры, а с левой — их головы.
— Алексис! — воскликнула негодующая супруга. — Никогда бы в голову мне не пришло, что случилось; представь себе, мой друг: этот скромный-то учитель — он в переписке с Любонькой, да в какой переписке, — читать ужасно; погубил беззащитную сироту!.. Я тебя прошу, чтоб завтра его
нога не
была в нашем доме. Помилуй, перед глазами нашей дочери… она, конечно, еще ребенок, но это может подействовать на имажинацию [воображение (от фр. imagination).].
Раздраженный отказом, Бельтов начал ее преследовать своей любовью, дарил ей брильянтовый перстень, который она не взяла, обещал брегетовские часы, которых у него не
было, и не мог надивиться, откуда идет неприступность красавицы; он и ревновать принимался, но не мог найти к кому; наконец, раздосадованный Бельтов прибегнул к угрозам, к брани, — и это не помогло; тогда ему пришла другая мысль в голову: предложить тетке большие деньги за Софи, — он
был уверен, что алчность победит ее выставляемое целомудрие; но как человек, вечно поступавший очертя голову, он намекнул о своем намерении бедной девушке; разумеется, это ее испугало, более всего прочего, она бросилась к
ногам своей барыни, обливаясь слезами, рассказала ей все и умоляла позволить ехать в Петербург.
Двумя грязными двориками, имевшими вид какого-то дна не вовсе просохнувшего озера, надобно
было дойти до маленькой двери, едва заметной в колоссальной стене; оттуда вела сырая, темная, каменная, с изломанными ступенями, бесконечная лестница, на которую отворялись, при каждой площадке, две-три двери; в самом верху, на финском небе, как выражаются петербургские остряки, нанимала комнатку немка-старуха; у нее паралич отнял обе
ноги, и она полутрупом лежала четвертый год у печки, вязала чулки по будням и читала Лютеров перевод Библии по праздникам.
Когда он совершенно пришел в себя, ему показалось, что он вынес тяжкую, долгую болезнь; он чувствовал слабость в
ногах, усталь, шум в ушах; провел раза два рукою по голове, как будто щупая, тут ли она; ему
было холодно, он
был бледен как полотно; пошел в спальню, выслал человека и бросился на диван, совсем одетый…
И тем скучнее шли дни ожидания, что на дворе
была осень, что липы давно пожелтели, что сухой лист хрустел под
ногами, что дни целые дождь шел, будто нехотя, но беспрестанно.
Иногда заезжали в гостиницу и советники поиграть на бильярде,
выпить пуншу, откупорить одну, другую бутылку, словом, погулять на холостую
ногу, потихоньку от супруги (холостых советников так же не бывает, как женатых аббатов), — для достижения последнего они недели две рассказывали направо и налево о том, как кутнули.
Вдруг из переулка раздалась лихая русская песня, и через минуту трое бурлаков, в коротеньких красных рубашках, с разукрашенными шляпами, с атлетическими формами и с тою удалью в лице, которую мы все знаем, вышли обнявшись на улицу; у одного
была балалайка, не столько для музыкального тона, сколько для тона вообще; бурлак с балалайкой едва удерживал свои
ноги; видно
было по движению плечей, как ему хочется пуститься вприсядку, — за чем же дело?
Через минуту вошел в комнату трехлетний ребенок, переваливаясь с
ноги на
ногу, и отправился прямым путем, то
есть не обходя стол, а туннелем между ножек, к Крупову, которого очень любил за часы с репетицией и за две сердоликовые печатки, висевшие у него из-под жилета.
Дни два ему нездоровилось, на третий казалось лучше; едва переставляя
ноги, он отправился в учебную залу; там он упал в обморок, его перенесли домой, пустили ему кровь, он пришел в себя,
был в полной памяти, простился с детьми, которые молча стояли, испуганные и растерянные, около его кровати, звал их гулять и прыгать на его могилу, потом спросил портрет Вольдемара, долго с любовью смотрел на него и сказал племяннику: «Какой бы человек мог из него выйти… да, видно, старик дядя лучше знал…
Большая (и с большою грязью) дорога шла каймою около сада и впадала в реку; река
была в разливе; на обоих берегах стояли телеги, повозки, тарантасы, отложенные лошади, бабы с узелками, солдаты и мещане; два дощаника ходили беспрерывно взад и вперед; битком набитые людьми, лошадьми и экипажами, они медленно двигались на веслах, похожие на каких-то ископаемых многоножных раков, последовательно поднимавших и опускавших свои
ноги; разнообразные звуки доносились до ушей сидевших: скрип телег, бубенчики, крик перевозчиков и едва слышный ответ с той стороны, брань торопящихся пассажиров, топот лошадей, устанавливаемых на дощанике, мычание коровы, привязанной за рога к телеге, и громкий разговор крестьян на берегу, собравшихся около разложенного огня.
Я начинаю себя презирать; да, хуже всего, непонятнее всего, что у меня совесть покойна; я нанесла страшный удар человеку, которого вся жизнь посвящена мне, которого я люблю; и я сознаю себя только несчастной; мне кажется,
было бы легче, если б я поняла себя преступной, — о, тогда бы я бросилась к его
ногам, я обвила бы моими руками его колени, я раскаянием своим загладила бы все: раскаяние выводит все пятна на душе; он так нежен, он не мог бы противиться, он меня бы простил, и мы, выстрадавши друг друга,
были бы еще счастливее.