Неточные совпадения
Он никогда не бывал дома.
Он заезжал в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который
он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института,
он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать
ему было некогда,
он всегда был занят, рассеян,
он все ехал куда-нибудь, и жизнь
его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
Мой отец не соглашался, говорил, что
он разлюбил все военное, что
он надеется поместить меня со временем где-нибудь при миссии в теплом крае,
куда и
он бы поехал оканчивать жизнь.
Жена побилась, побилась с
ним, да и пошла в няньки куда-то в отъезд.
Изредка отпускал
он меня с Сенатором в французский театр, это было для меня высшее наслаждение; я страстно любил представления, но и это удовольствие приносило мне столько же горя, сколько радости. Сенатор приезжал со мною в полпиесы и, вечно куда-нибудь званный, увозил меня прежде конца. Театр был у Арбатских ворот, в доме Апраксина, мы жили в Старой Конюшенной, то есть очень близко, но отец мой строго запретил возвращаться без Сенатора.
Он почти никогда не принимал священника или просил
его петь в пустой зале,
куда высылал
ему синенькую бумажку.
Я, стало быть, вовсе не обвиняю ни монастырку, ни кузину за
их взаимную нелюбовь, но понимаю, как молодая девушка, не привыкнувшая к дисциплине, рвалась
куда бы то ни было на волю из родительского дома. Отец, начинавший стариться, больше и больше покорялся ученой супруге своей; улан, брат ее, шалил хуже и хуже, словом, дома было тяжело, и она наконец склонила мачеху отпустить ее на несколько месяцев, а может, и на год, к нам.
—
Он вас обманывает, violette [фиалка (фр.).] — это запах нежный, c'est un parfum, [это благоухание (фр.).] а это какой-то крепкий, противный, тела бальзамируют чем-то таким;
куда нервы стали у меня слабы, мне даже тошно сделалось, велите-ка мне дать одеколон.
Собирались мы по-прежнему всего чаще у Огарева. Больной отец
его переехал на житье в свое пензенское именье.
Он жил один в нижнем этаже
их дома у Никитских ворот. Квартира
его была недалека от университета, и в нее особенно всех тянуло. В Огареве было то магнитное притяжение, которое образует первую стрелку кристаллизации во всякой массе беспорядочно встречающихся атомов, если только
они имеют между собою сродство. Брошенные
куда бы то ни было,
они становятся незаметно сердцем организма.
Этот знаток вин привез меня в обер-полицмейстерский дом на Тверском бульваре, ввел в боковую залу и оставил одного. Полчаса спустя из внутренних комнат вышел толстый человек с ленивым и добродушным видом;
он бросил портфель с бумагами на стул и послал куда-то жандарма, стоявшего в дверях.
Старик, о котором идет речь, был существо простое, доброе и преданное за всякую ласку, которых, вероятно,
ему не много доставалось в жизни.
Он делал кампанию 1812 года, грудь
его была покрыта медалями, срок свой
он выслужил и остался по доброй воле, не зная,
куда деться.
— Я два раза, — говорил
он, — писал на родину в Могилевскую губернию, да ответа не было, видно, из моих никого больше нет; так
оно как-то и жутко на родину прийти, побудешь-побудешь, да, как окаянный какой, и пойдешь
куда глаза глядят, Христа ради просить.
Большая часть между
ними были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди, случайно занесенные в жандармский дивизион. Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без состояния, не зная,
куда приклонить главы,
они были жандармами потому, что не нашли другого дела. Должность свою
они исполняли со всею военной точностью, но я не замечал тени усердия — исключая, впрочем, адъютанта, — но зато
он и был адъютантом.
Я видел,
куда шла
его речь — кровь у меня бросилась в голову — я с досадой грыз перо.
Он продолжал...
Канцелярия Аракчеева была вроде тех медных рудников,
куда работников посылают только на несколько месяцев, потому что если оставить долее, то
они мрут.
Зависимость моя от
него была велика. Стоило
ему написать какой-нибудь вздор министру, меня отослали бы куда-нибудь в Иркутск. Да и зачем писать?
Он имел право перевести в какой-нибудь дикий город Кай или Царево-Санчурск без всяких сообщений, без всяких ресурсов. Тюфяев отправил в Глазов одного молодого поляка за то, что дамы предпочитали танцевать с
ним мазурку, а не с
его превосходительством.
Привычка к оружию, необходимая для сибиряка, повсеместна; привычка к опасностям, к расторопности сделала сибирского крестьянина более воинственным, находчивым, готовым на отпор, чем великорусского. Даль церквей оставила
его ум свободнее от изуверства, чем в России,
он холоден к религии, большей частью раскольник. Есть дальние деревеньки,
куда поп ездит раза три в год и гуртом накрещивает, хоронит, женит и исповедует за все время.
Он их сечь — признавайся, да и только,
куда деньги дели? Те сначала свое. Только как
он велел
им закатить на две трубки, так главный-то из воров закричал...
— Помилуй, батюшка,
куда толкнешься с одной лошаденкой; есть-таки троечка, была четвертая, саврасая, да пала с глазу о Петровки, — плотник у нас, Дорофей, не приведи бог, ненавидит чужое добро, и глаз у
него больно дурен.
«Ну, говорит,
куда же ты
их денешь, сам считай — лекарю два, военному приемщику два, письмоводителю, ну, там на всякое угощение все же больше трех не выйдет, — так ты уж остальные мне додай, а я постараюсь уладить дельце».
— Ну, например, мед, — говорил
он, —
куда принадлежит мед? Или золоченая рама, как определить,
куда она относится?
Корнилов был назначен за несколько лет перед приездом в Вятку, прямо из семеновских или измайловских полковников, куда-то гражданским губернатором.
Он приехал на воеводство, вовсе не зная дел. Сначала, как все новички,
он принялся все читать, вдруг
ему попалась бумага из другой губернии, которую
он, прочитавши два раза, три раза, — не понял.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»;
они умели писать по-русски, были патриоты и так усердно занимались отечественной историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все
они чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в
его дом на Садовой,
куда и я езживал к
нему студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был министром юстиции.
…
Куда природа свирепа к лицам. Что и что прочувствовалось в этой груди страдальца прежде, чем
он решился своей веревочкой остановить маятник, меривший
ему одни оскорбления, одни несчастия. И за что? За то, что отец был золотушен или мать лимфатична? Все это так. Но по какому праву мы требуем справедливости, отчета, причин? — у кого? — у крутящегося урагана жизни?..
Многие меня хвалили, находили во мне способности и с состраданием говорили: „Если б приложить руки к этому ребенку!“ — „
Он дивил бы свет“, — договаривала я мысленно, и щеки мои горели, я спешила идти куда-то, мне виднелись мои картины, мои ученики — а мне не давали клочка бумаги, карандаша…
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают и марают все близкое; да хорошо бы еще, если б только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в
их среде», — пишет она в одном письме из деревни,
куда княгиня уезжала летом, и продолжает: «У нас сидят три старухи, и все три рассказывают, как
их покойники были в параличе, как
они за
ними ходили — а и без того холодно».
Вечер. «Теперь происходит совещание. Лев Алексеевич (Сенатор) здесь. Ты уговариваешь меня, — не нужно, друг мой, я умею отворачиваться от этих ужасных, гнусных сцен,
куда меня тянут на цепи. Твой образ сияет надо мной, за меня нечего бояться, и самая грусть и самое горе так святы и так сильно и крепко обняли душу, что, отрывая
их, сделаешь еще больнее, раны откроются».
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын — сын божий, что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите
его,
он не мой». Но в то же время прижимает
его к себе так, что если б можно, она убежала бы с
ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
Я рассказал про офицера вещи, которые могут погубить
его (
он заезжал куда-то с арестантом), и вспомнил, что
он бедный человек и отец семи детей; но должно ль щадить фискала, разве
он щадил других?
И чем
он так озабочен,
куда торопится?
— Я получил, — продолжал
он, — высочайшее повеление об вас, вот
оно, вы видите, что мне предоставлено избрать место и употребить вас на службу.
Куда вы хотите?
— Исправник едет куда-нибудь, — говорит Кетчер, подозревая, что это не
он.
«Хотите вы сегодня в театр или за город?» — «Как вы хотите», — отвечает другой, и оба не знают, что делать, ожидая с нетерпением, чтоб какое-нибудь обстоятельство решило за
них,
куда идти и
куда нет.
Кто может совлечь с себя старого европейского Адама и переродиться в нового Ионатана, тот пусть едет с первым пароходом куда-нибудь в Висконсин или Канзас — там, наверно,
ему будет лучше, чем в европейском разложении.
Но так как
он не мог, то ничего нет удивительного, что
он с своим Гарольдом говорит кораблю: «Неси меня
куда хочешь — только вдаль от родины».
Как ни был прост мой письменный ответ, консул все же перепугался:
ему казалось, что
его переведут за
него, не знаю, куда-нибудь в Бейрут или в Триполи;
он решительно объявил мне, что ни принять, ни сообщить
его никогда не осмелится. Как я
его ни убеждал, что на
него не может пасть никакой ответственности,
он не соглашался и просил меня написать другое письмо.
Притом костюм
его чрезвычайно важен, вкрасной рубашке народ узнает себя и своего. Аристократия думает, что, схвативши
его коня под уздцы, она
его поведет
куда хочет и, главное, отведет от народа; но народ смотрит на красную рубашку и рад, что дюки, маркизы и лорды пошли в конюхи и официанты к революционному вождю, взяли на себя должности мажордомов, пажей и скороходов при великом плебее в плебейском платье.
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites).
Он куда-то ехал; я оставил
его и пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием к хозяйке дома, говоря о счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся личностью (фр.).] M-me Сили обратилась к Стансфильду, прося
его перевести, в чем дело. Француженка продолжала...