Неточные совпадения
…Когда
я думаю о том,
как мы двое теперь, под пятьдесят лет, стоим за первым станком русского вольного слова,
мне кажется, что наше ребячье Грютли на Воробьевых горах было не тридцать три года тому назад, а много — три!
Как упоительна
казалась мне сцена, где пажа одевают в женское платье,
мне страшно хотелось спрятать на груди чью-нибудь ленту и тайком целовать ее.
Сцена эта может
показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лег
я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренна, это доказала вся жизнь наша. Но, видно, одинакая судьба поражает все обеты, данные на этом месте; Александр был тоже искренен, положивши первый камень храма, который,
как Иосиф II сказал, и притом ошибочно, при закладке какого-то города в Новороссии, — сделался последним.
Я не любил тараканов,
как вообще всяких незваных гостей; соседи мои
показались мне страшно гадки, но делать было нечего, — не начать же было жаловаться на тараканов, — и нервы покорились. Впрочем, дня через три все пруссаки перебрались за загородку к солдату, у которого было теплее; иногда только забежит, бывало, один, другой таракан, поводит усами и тотчас назад греться.
Я кивнул ему головой, не дожидаясь окончания речи, и быстрыми шагами пошел в станционный дом. В окно
мне было слышно,
как он горячился с жандармом,
как грозил ему. Жандарм извинялся, но,
кажется, мало был испуган. Минуты через три они взошли оба,
я сидел, обернувшись к окну, и не смотрел на них.
Впоследствии
я много видел мучеников польского дела; Четьи-Минеи польской борьбы чрезвычайно богаты, — а Цеханович был первый. Когда он
мне рассказал,
как их преследовали заплечные мастера в генерал-адъютантских мундирах, эти кулаки, которыми дрался рассвирепелый деспот Зимнего дворца, — жалки
показались мне тогда наши невзгоды, наша тюрьма и наше следствие.
Так прошло много времени. Начали носиться слухи о близком окончании ссылки, не так уже
казался далеким день, в который
я брошусь в повозку и полечу в Москву, знакомые лица мерещились, и между ними, перед ними заветные черты; но едва
я отдавался этим мечтам,
как мне представлялась с другой стороны повозки бледная, печальная фигура Р., с заплаканными глазами, с взглядом, выражающим боль и упрек, и радость моя мутилась,
мне становилось жаль, смертельно жаль ее.
Разговор, лица — все это так чуждо, странно, противно, так безжизненно, пошло,
я сама была больше похожа на изваяние, чем на живое существо; все происходящее
казалось мне тяжким, удушливым сном,
я,
как ребенок, беспрерывно просила ехать домой,
меня не слушали.
В ссылке
я потерял всякую надежду на скорое путешествие, знал,
как трудно будет получить дозволение, и, сверх того,
мне казалось неделикатно, после насильственной разлуки, настаивать на добровольной.
Мне кажется, что Пий IX и конклав очень последовательно объявили неестественное или, по их, незапятнанное зачатие богородицы. Мария, рожденная,
как мы с вами, естественно заступается за людей, сочувствует нам; в ней прокралось живое примирение плоти и духа в религию. Если и она не по-людски родилась, между ней и нами нет ничего общего, ей не будет нас жаль, плоть еще раз проклята; церковь еще нужнее для спасения.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую часть записок. В нем всего меньше речь обо
мне, он
мне показался именно потому занимательнее для публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся,
как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
Я не видал здесь пьяных чиновников, не видал,
как берут двугривенники за справку, а что-то
мне казалось, что под этими плотно пригнанными фраками и тщательно вычесанными волосами живет такая дрянная, черная, мелкая, завистливая и трусливая душонка, что мой столоначальник в Вятке
казался мне больше человеком, чем они.
Как-то утром
я взошел в комнату моей матери; молодая горничная убирала ее; она была из новых, то есть из доставшихся моему отцу после Сенатора.
Я ее почти совсем не знал.
Я сел и взял какую-то книгу.
Мне показалось, что девушка плачет; взглянул на нее — она в самом деле плакала и вдруг в страшном волнении подошла ко
мне и бросилась
мне в ноги.
Я говорю, «
как казалось», потому что в несколько восточных чертах его выражалось что-то затаенное и какое-то азиатское простодушное лукавство вместе с русским себе на уме.
Как ни был прост мой письменный ответ, консул все же перепугался: ему
казалось, что его переведут за него, не знаю, куда-нибудь в Бейрут или в Триполи; он решительно объявил
мне, что ни принять, ни сообщить его никогда не осмелится.
Как я его ни убеждал, что на него не может пасть никакой ответственности, он не соглашался и просил
меня написать другое письмо.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам
кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко.
Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста,
мне кажется,
как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не правда ли?
Хлестаков. А, да
я уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что,
как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у
меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у
меня проговоришься.
Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?