Неточные совпадения
Горечь одиночества увеличивалась для Караулова разлукой с
другом его детства и юности,
графом Владимиром Петровичем Белавиным, с которым его связывало, по странной игре наших чувств, полное несходство их натур, взглядов и характеров.
Граф Белавин, не заметив смущения своего
друга, и, видимо, удовлетворенный его объяснением, начал со свойственным ему остроумием и меткостью описывать новости наступившего петербургского сезона.
Казалось, жена и малютка дочь были для
графа Владимира Петровича теми жизненными второстепенностями, занимать которыми даже своего
друга, а не только посторонних лиц, было просто неприлично.
— Но я попрошу отложить свадьбу, — воскликнул
граф, — на полгода, на год… Кора меня тоже любит… Она поймет, что горе
друга — мое горе…
Граф несколько раз прошелся по комнате, потирая руки, и, остановясь перед сидевшим в кресле у письменного стола Карауловым, сказал уже совершенно
другим игривым тоном...
Только теперь
граф Белавин заметил необычайную бледность своего
друга.
Обсуждая выбор подарков своей невесты,
граф с легким сердцем обратился к своему
другу, как обыкновенно величают оставленных подруг, — Марусе за советом и помощью.
Что было совершенно неправдоподобно, так это то, что это продолжалось уже три месяца. За эти три месяца
граф был всего два раза среди своих холостых
друзей, но не провел ни одной ночи вне дома.
То, что радовало бы
другого мужа, как доказательство любви к их ребенку со стороны матери, пожертвовавшей ему всеми удовольствиями и развлечениями светской жизни, производило на молодого
графа совершенно иное впечатление.
Граф Белавин при настроении духа искренно обрадовался встрече со старым
другом.
Он понял, что в словах осуждения, произнесенного им над его
другом, заключается большая доза эгоизма, и мысли его с
графа Владимира перенеслись на графиню Конкордию.
Если бы
граф Владимир Петрович знал, что его
друг хранит в тайнике своего сердца любовь к его жене, то он не мог бы придумать более меткого удара, чтобы поразить его в это сердце.
На
другой день, утром приехал
граф Владимир Петрович Белавин, заранее извещенный о киевском адресе своей жены.
Граф не хотел и слышать об отъезде своего
друга в день его приезда, и Федор Дмитриевич волей-неволей должен был остаться в Киеве два дня, два тяжелых дня.
Граф, впрочем, и не старался скрывать холодность своих отношений к жене, и, оставшись поздним вечером наедине с Карауловым, дословно повторил свои жалобы, изложенные в письме, доставившем его
другу столько горьких минут.
Граф Владимир Петрович Белавин, наконец, кончил чуть ли не десятую пикантную историю из жизни светского и полусветского Петербурга и тут только заметил, что на лице его
друга далеко не выражается особого внимания и интереса ко всем его россказням.
Когда посещение дома
графа Белавина зависело от его воли, он колебался и раздумывал, откладывал его до последнего времени, тая, однако, внутри себя сознание, что он все же решится на него, теперь же, когда этим возгласом
графа Владимира Петровича: «Едем!» — вопрос был поставлен ребром, когда отказ от посещения был равносилен окончательному разрыву с
другом, и дом последнего делался для него потерянным навсегда, сердце Караулова болезненно сжалось, и в этот момент появилось то мучительное сомнение в своих силах, тот страх перед последствиями этого свидания, которые на минуту смутили Федора Дмитриевича, но это мимолетное смущение не помешало, как мы знаем, ему все-таки тотчас же ответить...
Сам
граф Владимир Петрович предупредительно доставил его своему
другу.
На
другой же день после тяжелой беседы доктора с графиней Конкордией, Караулов, возвратившись к обеду в гостиницу «Гранд-Отель», нашел письмо
графа Белавина.
Федор Дмитриевич отвечал и задавал вопросы машинально. Он хорошо понял, что
граф везет его к своей содержанке, где принимает своих и ее
друзей и подруг.
Вопросы эти остались нерешенными в то время, когда рысак
графа уже мчал обоих
друзей по Невскому проспекту, по направлению к Литейной.
— Не правда ли, красиво? — вывел его из задумчивости
граф Белавин, наивно предположивший, что его
друг поражен грандиозностью помещения.
Владимир Петрович не заметил этой усмешки, так как в это самое время в дверях гостиной, выходивших в зал, куда вошли оба
друга, появилась «очаровательная», как назвал ее
граф, хозяйка.
Впечатление, произведенное на
графа Владимира поступком, а главное словами его
друга, постепенно сгладилось.
Другой бы при звуке этого голоса и нежного тона слова «Владимир» и этого сердечного «ты», которыми она заменила царившие в их коротких разговорах за последнее время «
граф» и «вы», был бы тронут.
—
Друг, строгий и нравственный, и мой
друг. Я тебя не понимаю! — развел руками
граф Белавин.
— Извини меня, мой
друг, — сказал
граф Владимир Петрович нежно и вкрадчиво, — если я тебя обидел, то, право, я этого не хотел… Что же касается до основания, то ты возмутила меня тем, что назвала моего
друга простым комедиантом.
Он решил отправиться на
другой день утром к
графу Белавину.
Отказ от участия в оргии
графа и несколько резких упреков по адресу последнего, сделанных им в том самом доме, куда его сегодня вечером вызывают на свидание, составляют ли то, что на его месте
друг обязан был сделать?
— Как же, конечно, жили… Я даже могу вам сообщить о них, — обратилась она к остановившемуся Федору Дмитриевичу. — Графиня с дочкой уже с полгода уехала в свое имение в Финляндию, а
граф переехал на
другую квартиру, но куда именно, не знаю…
Граф Владимир Петрович, увидав своего
друга, на минуту остановился, как бы колеблясь, но затем, пропустив свою даму в дверь ресторана, подошел с радостной улыбкой к Караулову.
Граф Белавин выронил из рук карту и с удивлением посмотрел на суровое лицо своего
друга.
Прошел уже целый год со времени их разрыва, и
граф Владимир, видимо, подчинялся суровому приговору своего
друга.
Сопровождаемый двумя
друзьями, местным полицейским приставом с несколькими городовыми, он явился на дачу к
графу Белавину и накрыл его и свою жену на месте преступления.
Идеалом
графа Белавина было уважение к жене и
другу.
Караулов, конечно, более не настаивал в этот вечер, но приехал на
другой день, через какие-нибудь четверть часа после бегства
графа Владимира Петровича.
Граф должен был уступить благоразумному совету
друга и отменить свое решение.
На
другой день в назначенный час он был у
графа Белавина.
По рассказам
графа Владимира Петровича и по слухам из
других источников, Фанни Викторовна хорошо знала графиню Белавину, знала, что при жизни мужа, несмотря на разлуку с ним, как бы она ни была продолжительна, молодая женщина не сделает шага, который мог бы ее компрометировать.
Образовавшийся около них кружок
друзей и знакомых, людей серьезных и хороших, далеких, как небо от земли, от пустого светского круга знакомств
графа и графини Белавиных, пополняли их жизнь, которая, впрочем, и без того была полна тихой и светлой любовью.
Неточные совпадения
Услыхав с
другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав русского
графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер был и что дело с наймом палаццо состоялось.
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А
граф Вронский… я
друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали
друг другу слово:
граф — молчать обо всем, а тот — не жениться… Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках… Не подло ли распускать такую… гнусную клевету!
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а
граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, — звал в парк вдвоем, являлся в
другие часы, когда тетки спали или бывали в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
В самом деле ей нечего было ужасаться и стыдиться:
граф Милари был у ней раз шесть, всегда при
других, пел, слушал ее игру, и разговор никогда не выходил из пределов обыкновенной учтивости, едва заметного благоухания тонкой и покорной лести.