Неточные совпадения
— Да
что тут попусту толковать… Ишь — ни привету, ни ответу… Если
бы они были добрые люди, то сами
бы позвали нас, а
с злыми чиниться нечего! — прервал его громкий голос. — Если совсем нет хозяев, то мы и без них обойдемся… Терем не игольное ушко — пролезем… Эй, люди, ломайте ворота, а я попробую окно…
— Если
бы не измена Упадыша [Новгородский житель, тайный доброжелатель великого князя Иоанна, заколотивший 55 пушек своих земляков, за
что был мучительно казнен правителями Новгорода.]
с его единомышленниками, брызнул
бы на московитян такой огненный дождь,
что сразу спалил
бы их, а гордыня стены Новгорода окрасилась
бы кровью новых врагов и еще краше заалела
бы.
— Вот то-то, боярин, сами вы напросились на нелюбое слово. Я говорил,
что на всякого не приберешь нравную весть. Однако за
что же ты застеняешь крамольников, — они кругом виноваты, в них, видно, и кровинки русской нет, а то
бы они не променяли своих на чужих, не стали
бы якшаться да совет держать
с иноверною Литвою! Мы холопы, а тоже кое-что смекаем; я не один, вся Москва знает, о
чем теперь помышляет князь наш.
По новгородским хартиям значилось,
что пригород Москвы — Торжок и окружные земли издавна были под властию Великого Новгорода, но дед Иоанна III, великий князь Василий Дмитриевич, завоевал их и оставил за собою, по договорным же грамотам
с сыном, великим князем Василием Васильевичем, прозванным Темным, Торжок снова обратился под власть новгородского веча, а прочие земли остались как
бы затаенные за Москвою и помину объявить не было.
— Скажи новгородцам, моей отчине, чтобы они исправились, заточенных освободили
бы с честью, в земли мои и воды отнюдь не вступались, а имя мое держали
бы честно и грозно по старине, исполняя обычай крестный, если хотят от меня милости и защиты. Прибавь им и накажи помнить,
что терпению бывает конец, а мое истощается… Ступай.
Уныло загудел, как
бы застонал вечевой колокол. Сошлись на вече сыны святой Софии
с поникшими головами. Думали, гадали и, наконец, решили во
что бы то ни стало сопротивляться.
— Ты, Пропалый, нигде не пропадешь, — сказал подошедший Чурчило, осматривая пленника. — Спасибо, товарищ, от всех спасибо! Однако раскупорить
бы беглеца. Долой
с него шлем и латы, не таится ли
чего под ним.
— К несчастью, это правда, —
с дрожью в голосе произнес фон-Ферзен, — я люблю тебя, Гритлих, и ни за
что бы не расстался
с тобою, но все рыцари, защитники и союзники мои, требуют этого… Я отпускаю тебя.
— Да как, право, и сказать не умею. Вот отдала
бы за тебя все,
что имею. Мне так всегда приятно
с тобой: не наговорюсь, не насмотрюсь на тебя, все
бы любовалась я тобой, гладила
бы кудри твои, нежила
бы голову твою на груди моей. О! не умирай, Гритлих! Мне будет скучно без тебя, я не перенесу этого. Я люблю тебя ненасытно, как родного моего, как брата, как…
— Мы
с тобой всюду поспеем, — отвечал Димитрий. — Пусть голос наш заглушают на дворище Ярославлевом — мы и не взглянем на этот муравейник. Нас много, молодец к молодцу, так наши мечи везде проложат себе дорожку. Усыплем ее телами врагов наших и хотя тем потешим сердце,
что это для отчизны. А широкобородые правители наши пусть толкуют про
что знают, лишь
бы нам не мешали.
Чурчило, оторопев было сначала, вскоре оправился, схватил руку своею так сильно,
что она хрустнула и отпала, как
бы оторванная. Почувствовав затем кого-то около себя, он
с силой отпихнул его, и было слышно, как неизвестное существо ударилось об угол избушки и что-то посыпалось из-за стены.
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже
с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
— Вот новость! Обморок!
С чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву. — Посмотрим, что за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит
с ног. Только
бы мне узнать,
что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (
с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд
с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так
бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Осип. Да так. Бог
с ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и довольно.
Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так
бы закатили!..
Жаль,
что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо
бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо,
с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде
что? Я
бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай
с богом!