Неточные совпадения
— Ваша воля, —
с печалью в
голосе сказал Салтыков.
— Ну, Фимка, так и быть, даю слово, в честь нынешнего дня, больше бить тебя не буду, —
с непривычною мягкостью в
голосе сказала ей Дарья Николаевна.
— Ты лжешь! —
с какою-то кричащею нотой в
голосе воскликнула Глафира Петровна.
— Но зачем все это? —
с мукой в
голосе запротестовал было Салтыков.
— Сиди уж тут, да шерсть-то, смотри, спустил… Фимка домотает… Авось сюда твоя генеральша не полезет, не отыщет свое сокровище, да, может, и искать-то не захочет, —
с явною насмешкой в
голосе произнесла она.
— Теперь сама чувствую, что не хорошо… — виноватым
голосом,
с опущенными долу глазами, почти прошептала Дарья Николаевна. — Последний раз это было в тот раз и было… Ох, ваше превосходительство, скучно-то мне как было, одной одинешенькой, со скуки и не то сделаешь, ведь я на кулачках дралась… Оттузят меня, чего бы, кажется, хорошего, а мне любо… Все развлечение.
— Нет, и не было, —
с грустью в
голосе отвечала Иванова.
Глеб Алексеевич
с необычайной тревогой во взгляде проводил глазами вышедшую из дверей столовой Дарью Николаевну и долго смотрел на эту дверь почти
с выражением нескрываемого ужаса. Правая рука его даже несколько опустилась, и он не заметил этого. Его привел несколько в себя
голос Фимки, которая, следуя приказанию своей барышни, усердно начала доматывать шерсть.
Из кабинета доносился
голос Фимки, что-то говорившей Глебу Алексеевичу; ответов его, произносимых тихим
голосом, не было слышно. Салтыкова остановилась около двери, простояла несколько минут, также тихо отошла прочь и вернулась в свой будуар. Будуар этот был отделан роскошно,
с тем предупредительным вниманием, которое может подсказать лишь искренняя любовь. Каждая, самая мелкая вещь его убранства носила на себе отпечаток думы любящего человека о любимой женщине.
Старушка говорила вес это слабым, прерывающимся
голосом и, наконец, утомившись, замолкла. Молчала и Дарья Николаевна. Густые тени то набегали на ее лицо, то сбегали
с него. Она сидела за светом, а потому Глафира Петровна не могла заметить этого, да к тому же, за последнее время она стала плохо видеть.
Она, действительно, время от времени делала правой рукой движение. Молодая Салтыкова
с блеснувшим на мгновение гневом в глазах посмотрела на эту руку, от которой через какой-нибудь час, зависело лишение ее громадного состояния. Глафира Петровна продолжала слабым
голосом...
Священник удалился. Уехала и «особа»
с остальными двумя приглашенными в свидетели при предлагавшемся завещании. Молодая Салтыкова уже окончательно пришла в себя и распоряжалась своим властным, громким
голосом. Отдав приказание обмыть покойницу и положить ее на стол в зале, и указав Софье Дмитриевне во что и как одеть умершую, она тоже уехала домой и, как уже мы знаем, тотчас же по приезде прошла в спальню к мужу и объявила ему о смерти его тетки.
— Значит мне тебя больше не видать?.. —
с болью в
голосе спросил Кузьма Терентьев.
Кузьма Терентьев, как бы пораженный этим властным
голосом обиженного им старика, без слов повиновался и ушел быстрыми шагами из монастырского двора. На сердце у него стало легче; он убедился, что Петр Ананьев жив. Прямо от Новодевичьего монастыря он направился в дом Салтыкова. Он хотел поговорить
с Фимкой о месте у Дарьи Николаевны.
— Мужа у меня отбила… мужа… —
с печалью в
голосе продолжала Салтыкова. — Гонит меня от себя он, гонит,
с Фимкой спутался…
— Но вы его, конечно, не возьмете от меня, ваше превосходительство? — вдруг,
с неподдельной печалью в
голосе, заговорила Салтыкова. — Я так люблю сироток, так к ним привыкла… К тому же, воля покойной тетушки…
— И не говори… Все вздор болтаешь…
С чужого
голоса… От людишек дворовых все это идет… Строга она
с ними, это точно… Не мироволит… Вот они на нее и клеплят…
— Да говори же, что
с тобой? — продолжала настаивать старушка, и в
голосе ее звучало необычайное беспокойство. — По службе что…
«Особа» слушала все внимательнее и внимательнее. В уме ее не оставалось сомнения в своей ошибке относительно этой женщины, и совесть громко стала упрекать его за преступное потворство, почти содействие этому извергу в человеческом образе. По мере рассказа, его превосходительство делался все бледнее и бледнее, он нервно подергивал плечами и кусал губы. Когда Костя дошел до последнего эпизода
с ним самим,
голос его снова задрожал и он на минуту остановился.
— Мое величество, —
с шутливой суровостью в
голосе отвечала государыня, — приказывает тебе встать, вытереть глаза и сесть на этот стул.
Неточные совпадения
Голос Осипа. А, это ковер? давай его сюда, клади вот так! Теперь давай-ка
с этой стороны сена.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина.
Голос его всегда почти ровен, в разговоре
с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Голос Осипа. Вот
с этой стороны! сюда! еще! хорошо. Славно будет! (Бьет рукою по ковру.)Теперь садитесь, ваше благородие!
Под берегом раскинуты // Шатры; старухи, лошади //
С порожними телегами // Да дети видны тут. // А дальше, где кончается // Отава подкошенная, // Народу тьма! Там белые // Рубахи баб, да пестрые // Рубахи мужиков, // Да
голоса, да звяканье // Проворных кос. «Бог на́ помочь!» // — Спасибо, молодцы!
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии //
С мякиною,
с кострикою // Ячменный хлеб жевал; // Бывало, вопишь
голосом, // Как роженица корчишься, // Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую — не нажуюсь! —