Неточные совпадения
— Передайте ее величеству, — сказал де ла Шетарди, — что ее природная доброта и
любовь к отечеству должны побуждать ее одинаково заботиться как о настоящем, так и о будущем. Поэтому следует употребить все средства, дабы изгладить самые следы царствования Иоанна Шестого; лишь одним этим будет ограждена Россия от бедствия, какое могло бы быть вызвано в
то или иное время обстоятельствами, которых приходится особенно бояться здешней стране, на основании примера лже-Дмитрия.
В следующем году шла новая пьеса «Сила
любви и ненависти», драма в трех действиях, переведенная с итальянского, но не имела успеха. В
том же году там же исполнялась сказка в лицах «О Яге-бабе», в которой главную роль играл обер-гофмаршал Дмитрий Андреевич Шепелев. В этой оперетке участвовали придворные певчие, набранные в Малороссии; из них отличался прекрасным голосом и искусным пением Виноградский. Он, как уверяли тогда, «удивлял самих итальянцев».
— Потому, что ты никогда не видел от меня нежностей, потому, что я воспитывал тебя серьезно и строго, ты сомневаешься в моей
любви, — продолжал отец
тем же тоном. — А знаешь ты, чего стоила мне эта строгость с единственным любимым ребенком?
Он совершенно спокойно вошел в нее и опустился не смутясь на одну из двух поставленных в беседке по его же приказанию скамеек. Внутри беседки было положительно уютно. Ничего не говорило о смерти, несмотря на
то что только вчера вынесены были отсюда останки жертв разыгравшегося здесь эпилога страшной семейной драмы, несмотря на
то что эта беседка, несомненно, служила могилой двум любившим друг друга существам. Быть может, именно эта их
любовь и смягчала впечатление о их смерти.
Собственно говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в
любви жениха, мог навести на размышление суеверных — а княгиня была суеверна, — но все-таки он лучше хохота, ни с
того ни с сего раздавшегося из роковой беседки. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.
Князь Луговой, совершенно оправившийся от недавнего волнения, восторженно стал рисовать перед своим приятелем портрет княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.
Любовь, конечно, делает художника льстецом оригиналу, и, несмотря на
то, что княжна, как мы знаем, была действительно очень красива, из рассказа влюбленного князя она выходила прямо сказочной красавицей — действительно совершенством.
— Вот это дело… Женщины, мой друг, любят только
тех, кто ими пренебрегает… Истинную
любовь, восторженную привязанность, безусловную верность они не ценят… Им, вероятно, начинает казаться, что мужчиной, который так дорожит ими, не дорожат другие женщины… Они начинают искать в обожающем их человеке недостатки и всегда, при желании, если не находят их,
то создают своим воображением. Считая такого мужчину своей неотъемлемой собственностью, они привыкают к нему и он им надоедает…
Она в это время решила бесповоротно добыть себе своего сына, а для этой цели нужны были средства, чтобы окружить его
той роскошью, которая бы равнялась ее
любви.
Сын ненавидел ее любовника и презирал ее, свою мать. С летами он даже перестал скрывать это презрение, между
тем как
любовь ее к нему росла и росла. Из-за этой
любви Станислава Феликсовна решилась на более тяжелую жертву — расстаться с сыном.
— Я не знаю, как я благодарна тебе за это доказательство
любви, за
то, что ты так страшно балуешь меня и, главное, что этим баловством доказываешь, что понимаешь меня и веришь мне.
Вот соображение, которое останавливало графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Да иначе и быть не могло.
Любви не было вообще, вероятно, в сердце этого человека; к княжне Людмиле Васильевне он питал одну страсть, плотскую, животную и
тем сильнейшую. Он должен был взять ее, взять во что бы
то ни стало, препятствия только разжигали это желание, доводя его до исступления.
— Нет, нет, это не
то, не
то, — возмутился он сам против себя, — это иезуитское рассуждение. Она преступница, несомненно, но она так хороша, так обворожительна. Отступиться от нее — он чувствовал — на это у него не хватит сил. Надо спасти ее. Надо поехать переговорить с ней, предупредить. Она поймет всю силу моей
любви, когда увидит, что, зная все, я готов отдать ей свое имя и титул и ими, как щитом, оградить ее от законного возмездия на земле.
Она повиновалась как-то автоматически, а между
тем ее дивные глаза метали пламя бушующей в ней страсти. Она жадно слушала слова
любви и отвечала на них с какой-то неестественной, безумной лаской. Она была в его совершенной власти.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и
той любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
любовь мою,
то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в
том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная
любовь ваша…
Все остальное время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня
любви.] в
тех неслыханно разнообразных формах, которые были выработаны цивилизацией
того времени.
Он не верит и в мою
любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Но теперь Долли была поражена
тою временною красотой, которая только в минуты
любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.