Неточные совпадения
Горничная, простодушная девушка по имени Агаша, показала убежденно, что ее сиятельство по вечерам принимала тайком
не бывавших у нее днем мужчин и окружала всегда
эти приемы чрезвычайной таинственностью, как было и в данном случае.
Видно было, что Агаша говорит совершенно искренно, но
это, впрочем,
не помешало полицейскому чину пугнуть ее строгой ответственностью за упорное запирательство.
— Да,
это я, и мне хочется знать, с какой стати вы даете такой дурной пример публике, ведя себя точно сумасшедшие. Хорошо еще, что
не все зрители в зале заметили ваше странное поведение и ваш бешеный выход, иначе, клянусь вам, вы были бы завтра сплетней всего Петербурга. В чем дело, объясните, пожалуйста! Что-нибудь очень важное и таинственное?..
— Во всяком случае, я никого
не назвал. Итак, князь Луговой очень пристально вглядывался в даму, которая и
не думала отворачиваться от него; я даже заметил, что они обменялись довольно красноречивыми взглядами,
это возмутило меня. В то же время дама, заметив, что я на нее смотрю, обернулась в мою сторону и наградила меня такой же прелестной улыбкой, которая разом усмирила мой гнев…
— Боюсь,
не будет ли
это неделикатно или даже бесчестно. А между тем надо доказать, что действуешь и говоришь
не наобум и что все-таки в человеке осталась хоть капля разума. Впрочем, мы оба находимся в довольно затруднительном положении, и некоторые исключения из общего правила могут быть дозволены.
— Ну, — сказал он им, когда они перестали смеяться. — Стоило из-за
этого убивать друг друга? Если бы я
не подал вам совета объясниться хладнокровно и обстоятельно, один из вас, быть может, через несколько дней лежал бы в сырой земле. Эх вы, юнцы! Знайте же раз навсегда, что
не стоит драться из-за женщины!.. Положим еще, если бы из-за законной жены! Да и то…
— Дорогой князь, я нахожу
это приключение до того смешным и так много хохотал, что
не имею решительно никакого мнения…
— Итак, карты вам
не нравятся? — сказал Шувалов. — А между тем
это было бы средство очень легкое и практическое.
— Завтра вечером, князь, если вы
не прочь. Мы войдем, когда княжна, верная своим привычкам, отошлет слуг, войдем так, как будто каждый из нас действует для самого себя лично, — украдкой, как двое влюбленных, желающих провести приятно время, тем более что все
это совершенная правда.
Вскоре они очутились в маленькой передней, хорошо им знакомой, которая была рядом с будуаром княжны Полторацкой. Из
этого будуара доносились до них голоса. Они толкнули друг друга и тихо приблизились к двери. Дверь будуара наполовину была стеклянная, но занавесь из двойной материи скрывала ее вполне.
Эта занавесь
не была, однако, настолько толста, чтобы нельзя было слышать, что говорят в другой комнате.
С начала октября императрица Анна Иоанновна стала прихварывать.
Это состояние нездоровья государыни, конечно,
не могло
не отразиться на состоянии духа придворных вообще и близких к императрице людей в частности. Одно обстоятельство усугубляло страх придворных за жизнь государыни, несмотря на то, что случившееся внезапное нездоровье Анны Иоанновны вначале было признано врачами легким недомоганием и
не представляло, по их мнению, ни малейшей опасности, тем более что императрица была на ногах.
Действительно, его дед в половине XII века был конюхом герцога Якова III Курляндского. Сына
этого конюха называли Карлом. Он родился в феврале 1653 года. Уже
этот Бирон сделал сравнительно со своим происхождением значительную карьеру. Он изучил охоту и занимал впоследствии довольно видную должность в герцогском ведомстве.
Этим он был поставлен в возможность
не только вести обеспеченную жизнь, но и открыть своим сыновьям перспективу на такую карьеру, которая была гораздо блестящее той, которую он сделал сам.
Исполнение
этого плана герцогини Анны встретило большие затруднения. Богатые курляндские дворяне
не желали принимать в семью человека без имени. Наконец один дворянин согласился на
это.
Это был Вильгельм фон Трот, прозванный Трейденом, человек очень хорошей фамилии, но бывший в крайне стесненных обстоятельствах. Он выдал за Эрнста Бирона свою дочь, девятнадцатилетнюю Бенигну Готлибу. Свадьба состоялась в 1722 году.
Таким образом,
это желание герцогини было исполнено, но зато другое — видеть своего любимца местным дворянином, чего и сам Бирон сильно добивался,
не увенчалось успехом в бытность Анны Иоанновны герцогиней Курляндской. Высокое во всем другом значение герцогини разбивалось о стойкость курляндского дворянства, защищавшего свои права.
Гордый Бирон долго
не отвечал императору, находя, что
этот диплом должен был быть изготовлен гораздо ранее.
Себялюбивый и черствый, он
не думал в
это время об императрице,
не только как о женщине, но даже как о друге и благодетельнице.
Герцог Антон, несмотря на свой трусливый нрав, попытался было показать свое значение, но был за
это, по распоряжению регента, подвергнут домашнему аресту с угрозой испробовать рук грозного тогда начальника Тайной канцелярии Ушакова. Пошли доносы и пытки за каждое малейшее слово, неприятное регенту, спесь и наглость которого достигли чудовищных размеров. Он громко,
не стесняясь, стал говорить о своем намерении выслать из России «Брауншвейгскую фамилию».
8 ноября 1740 года Эрнст Бирон давал ужин, на котором в числе приглашенных был и фельдмаршал Миних. Хозяин был сердит и рассеян, что
не могли
не заметить гости, так как, обыкновенно довольно разговорчивый, он в
этот вечер, видимо,
не находил темы для беседы.
Миних в первую минуту был поражен. Он подумал, что ему изменили, и готов был уже броситься к ногам Бирона и сознаться во всем. К счастью,
это первое впечатление миновало, он сдержался и решил выждать,
не скажет ли регент чего-нибудь еще, из чего можно будет заключить, что он знает или догадывается о судьбе, готовящейся ему. Но Бирон переменил разговор и более
не возвращался к заданному Миниху вопросу, видимо сделанному для того только, чтобы что-нибудь сказать.
Все
это, вместе взятое, представляло упадок страны и, разумеется, препятствовало развитию в ней просвещения, которое, доставаясь с трудом местному благородному юношеству,
не могло быть уделом детей капитана Бирона.
Вследствие
этих соображений Густав Бирон окончательно решил быть военным. Вопрос о том, где проявить будущие свои военные доблести, вовсе
не существовал для Густава. По обычаю соотечественников, так сказать, освященному временем, он намеревался искать счастия в Польше, к которой Курляндия состояла с 1551 года в отношениях земельного владения.
Совместно с
этими родичами начал Густав свою военную карьеру и первоначально продолжал ее с горем пополам. Последнее происходило оттого, что Польша, управляемая в то время королем Августом II и Речью Посполитой, была вообще
не благоустроеннее Курляндии, беспрерывно возмущалась сеймами, которые, по свидетельству Бандтке, были
не что иное, как «скопище крамольников»,
не уживалась со своими диссидентами, утратила правду в судах, наконец,
не воевала ни с кем, что лишало Густава возможности отличиться.
Густав Бирон
не принимал никакого участия в военных событиях
этого года, касавшихся возведения Россией на польский престол нового короля, Августа III.
Вскоре общественное внимание было привлечено делом Волынского, окончившемся казнью кабинет-министра. Густав Бирон
не принимал ни малейшего участия в
этом грустном деле, весь снова отдавшись полку и службе. Гибель Волынского, конечно,
не могла
не заставить его еще глубже уверовать в несокрушимую мощь своего брата и совершенно успокоиться за свое будущее. Густав Бирон увлекся прелестями фрейлины Якобины Менгден и решился прекратить свое вдовство. В сентябре 1740 года он торжественно обручился с ней.
Разбита была и судьба фрейлины покойной государыни Якобины Менгден, которая хотя и
не была особенно страстно, как
это старалась показать жениху, привязана к Густаву Бирону, но все же смотрела на брак с ним как на блестящую партию, как на завидную судьбу. И вдруг все рушилось разом, так быстро и неожиданно.
— Он должен годиться!
Это единственное возможное поприще для такой разнузданной натуры, как его, которая
не признает никакой узды и каждую обязанность считает тяжелым ярмом, которое старается сбросить. Сдержать его может только железная дисциплина, которой он волей-неволей должен будет подчиняться на службе.
— Едва ли она его сдержит.
Не обманывай себя, к сожалению, все
это — наследственные склонности, которые можно подавить, но
не уничтожить. Осип и по внешности совершенный портрет матери, у него ее черты, ее глаза.
— Как я ни предостерегал тебя тогда, но ты ничего знать
не хотел, страсть овладела всем твоим существом, точно горячка. Я никогда
не мог
этого понять.
— Нет, — резко ответил Иван Осипович, — очарование улетучилось уже в первый год. Я слишком ясно видел все, но меня останавливала мысль, что, решившись на развод, я выставлю напоказ свой домашний ад; я терпел до тех пор, пока у меня
не оставалось другого выхода, пока… Но довольно об
этом.
— Я никогда
не допущу
этого. Да и она
не пожелает
этого потребовать после того, что произошло. Она вполне узнала меня в тот час, когда мы расстались. Она побоится второй раз доводить меня до крайности.
Зиновьев, казалось,
не разделял
эти убеждения; он сомнительно покачал головой.
Правда,
не было никакой надобности слышать их от другого — он сам хорошо знал
это.
— Мой сын
не знает, что мать его еще жива, и пока
не должен
этого знать. Я
не хочу, чтобы он видел ее, говорил с нею, и
этого не будет; я, надеюсь, сумею помешать
этому, чего бы мне
это ни стоило.
От мысли о матери цесаревна невольно перенеслась к мысли о своем великом отце. Если бы он встал теперь с его дубинкой, многим бы досталось по заслугам. Гневен был Великий Петр, гневен, но отходчив. Ясно и живо, как будто
это случилось вчера, несмотря на протекшие полтора десятка лет, восстала в памяти Елизаветы Петровны сцена Петра с ее матерью.
Не знала она тогда, хотя теперь догадывается, чем прогневала матушка ее отца.
Всю
эту шумную вереницу гульливого люда, среди которого блистали красавец Алексей Яковлевич Шубин, прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, и весельчак Лесток, замыкал обоз с вьючниками. Шубин, сын богатого помещика Владимирской губернии, был ближний сосед цесаревны по вотчине своей матери. Он был страстный охотник, на охоте и познакомился с Елизаветой Петровной. Лесток был врачом цесаревны, француз, восторженный, он чуть
не молился на свою цесаревну.
Много слез пролила Елизавета, скучая в одиночестве, чувствуя постоянно тяжелый для ее свободолюбивой натуры надзор. Кого она ни приблизит к себе — всех отнимут. Появился было при ее дворе брат всесильного Бирона, Густав Бирон, и понравился ей своей молодцеватостью да добрым сердцем — запретили ему бывать у нее. А сам Эрнст Бирон, часто в наряде простого немецкого ремесленника, прячась за садовым тыном, следил за цесаревной. Она видела
это, но делала вид, что
не замечает.
Дочь Екатерины I,
не помнившая родства, возросшая среди птенцов Великого Петра, которых грозный царь собирал на всех ступенях общества, Елизавета Петровна была вполне чужда родовым предрассудкам и аристократическим понятиям. При дворе ее люди были все новые. Но если бы цесаревна и желала окружить себя Рюриковичами, как потомками Гедиминов,
это едва ли удалось бы ей.
— Нет, уже меня за немца замуж
не выдать…
Не только за доморощенного, но даже и за настоящего… Немало немецких принцев на меня зарились, все ни с чем отъехали. Чай, тебе
это хорошо известно.
— Как
не быть известным, да и
не мне одному, гвардия, народ, все
это знают и почитают тебя, царевна, за то еще пуще.
— Шутки я шучу, Алексей Григорьевич, знаешь, чай, меня
не первый год, а в душе при
этих шутках кошки скребут, знаю тоже, какое дело и мы затеваем.
Не себя жаль мне! Что я? Голову
не снимут, разве в монастырь дальний сошлют, так мне помолиться и
не грех будет… Вас всех жаль, что около меня грудью стоят, будет с вами то же, что с Алексеем Яковлевичем… А ведь он тебе тезка был.
— Да, маркиз, она, видимо, сама
не сознает
этого и
не жалуется, но нам, близким ей людям, все
это слишком ясно… У цесаревны нет влиятельных друзей, мы — мелкие сошки — что можем сделать?..
Лесток сделал вид, что
не слыхал
этого замечания, и продолжал...
Вспомнив, что звание посла давало ему право открывать с нею при дворе бал, так как императрица Анна уже
не танцевала, он заявил об
этом праве и настоял на своем требовании.
— Конечно, — между тем продолжал врач цесаревны, — ее
не казнят публично и
не умертвят даже, но ее постригут в монастырь, как
это в обычае в здешней стороне.
—
Этого не бывать! — воскликнул маркиз. —
Не монашеский клобук, а царская корона приличествует
этой прелестной головке.
— Передайте цесаревне, что я от имени короля заявляю ей, что Франция сумеет поддержать ее в великом деле. Пусть она располагает мной, пусть располагают мной и люди ее партии, но мне все же необходимо снестись по
этому поводу с моим правительством, так как посланник,
не имеющий инструкции, все равно что незаведенные часы.
Англия предлагала Брауншвейгскому дому обеспечить за ним русский престол, если Россия обещает ей помогать в борьбе с Францией. Правительница согласилась на
это предложение и, подписав договор, представленный ей Финчем, присоединилась открыто к недругам Франции. Маркиз де ла Шетарди предвидел
это решение, но
не старался устранить его.
— За деньгами дело
не станет… Деньги будут… — уверенно сказал маркиз. — Я на
этих днях постараюсь увидеть цесаревну и поговорю с ней, но только наедине, чего мне до сих пор, к сожалению,
не удавалось.
Слыша со всех сторон похвалы уму и красоте молодого короля, она действительно питала к
этому монарху, которого она никогда
не видела, но женой которого могла бы быть, чувство какой-то особенной нежности, смешанной с любопытством.
Но мало-помалу желание устранить в Петербурге немецкое влияние и заменить его французским взяло верх над всеми прочими соображениями, тем более что в XVIII веке государства
не придерживались еще современного принципа невмешательства в чужие дела. Французское правительство поэтому пришло само к тому убеждению, что
это дело вполне заслуживает внимания короля и что
не следует огорчать принцессу Елизавету отказом.