Неточные совпадения
Между тем в описываемый нами день на ее лице лежала печать тяжелой серьезной думы. Она полулежала в кресле, то открывая, то снова закрывая свои прекрасные глаза. Картины прошлого неслись
перед ней, годы ее детства и юности восстали
перед ее духовным взором. Смутные дни, только что пережитые ею в Петербурге, напоминали ей вещий сон ее
матери — императрицы Екатерины Алексеевны. Это и дало толчок воспоминаниям.
За несколько станций до Петербурга навстречу
матери выехал Алексей Григорьевич. Наталью Демьяновну напудрили, подрумянили, нарядили в модное платье и повезли во дворец, предупредив ее, что она должна пасть на колени
перед государыней. Едва простая старушка вступила в залы дворцовые, как очутилась
перед большим зеркалом, во всю величину стены. Отроду ничего подобного не видевшая, Наталья Демьяновна приняла себя за императрицу и пала на колени.
— Вот как! Меня объявили умершей! Тебе не хотели оставить даже воспоминания о
матери! Это неправда, Ося, я жива, я стою
перед тобой. Посмотри на мои черты, ведь они и твои также. Дитя мое, неужели ты не чувствуешь, что принадлежишь мне?..
Хотя объяснение это было коротко и звучало жестко, но произвело на молодого Лысенко странное впечатление: отец не хотел обвинять
перед ним
мать,
перед ним, который ежедневно выслушивал от нее самые горькие жалобы и обвинения против отца.
Она прекрасно умела найти дорогу к желанной цели. Свобода, жизнь, счастье! Эти слова отзывались тысячным эхом в груди юноши, в котором до сих пор насильственно подавляли бурное стремление ко всему тому, что ему предлагала
мать. Как светлая, очаровательная картина, залитая волшебным сиянием, стояла
перед ним жизнь, которую рисовала ему Станислава Феликсовна. Стоило протянуть руку — и она была его.
Без гостей, у себя, в устроенной ей
матерью уютненькой, убранной как игрушечка комнате с окнами, выходящими в густой сад, где летом цветущая сирень и яблони лили аромат в открытые окна, а зимой блестели освещаемые солнцем, покрытые инеем деревья, княжна Людмила по целым часам проводила со своей «милой Таней», рисовала
перед ней свои девичьи мечты, раскрывая свое сердце и душу.
— А ты думаешь, шучу. У нас это не так водится, не для того я его с тобой иногда одну оставляла, чтобы он
перед тобой амуры распускал. Надо было честь честью сперва ко мне бы обратиться, я бы попросила время подумать и переговорить с тобой. Протянула бы денька два-три, а потом уже и дала бы согласие. А они на, поди… Столковались без
матери. Завтра приедет просить твоей руки. А я вот возьму да завтра не приму.
Она
передала матери форму, в которой князь начал ей признанье в любви в беседке.
Княжна покраснела. Ей надо было
передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем
матери. Это был не страх
перед родительским гневом. Нет, это было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.
— Нет, все-таки послушай, — и княжна Людмила
передала почти дословно беседу со своей
матерью за ужином.
Таков был смысл горячей, продолжительной молитвы князя Сергея Сергеевича Лугового. Слезы неудержимо текли из его глаз, но это не были слезы безысходного отчаяния, которое еще так недавно владело его душой. Это были покорные слезы ребенка
перед своей горячо любимой и беззаветно любящей
матерью. Молитва совершенно переродила и успокоила князя.
Как бы в тумане проносился
перед ним безобразный еврей, посещавший его
мать и, как теперь догадывался он, окружавший ее и его этим комфортом и богатством.
Тот же безобразный старый еврей пришел к его
матери и, между прочим,
передал ей сверток каких-то бумаг.
Суммы, которые она
передавала уже Никите, для нее, обладательницы большого богатства, ничтожны, но она все-таки замечала, что требования этого «бродяги», как она мысленно называла мужа ее
матери, все увеличиваются и увеличиваются.
— Грех тебе говорить это, он любит тебя. А ты не смела забыть это уже по одному тому, что вас благословила твоя покойная
мать, почти
перед смертью. Это для тебя ее последняя воля. Она должна быть священна.
Образ еврея — любовника его
матери, которому он был обязан и титулом и состоянием, вырисовывался
перед ним во всей его отталкивающей внешности.
Когда
мать передала ему препоручения Печорина, стараясь объяснить, как выгодно было бы взяться за дело князя, и стала удивляться тому, что Печорин не объяснился сам, тогда Красинский вдруг вскочил с своего места, светлая мысль озарила лицо его, и воскликнул, ударив рукою по столу: «Да, я пойду к этому князю!» Потом он стал ходить по комнате мерными шагами, делая иногда бессвязные восклицания.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие —
перед тобою
мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Коли терпеть, так
матери, // Я
перед Богом грешница, // А не дитя мое!
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и
мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я боюсь или
передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
Брат же, на другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею женой, как и всякую другую жену, и просит его так
передать матери и своей жене.
Вронский вошел в вагон.
Мать его, сухая старушка с черными глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с диванчика и
передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо.