Неточные совпадения
Русская княгиня оказалась непохожею на героинь
этих романов. Она привела его
в такое смущение, что он, покорно следуя ее приказаниям, проводил ее к мужу.
Это похищение и
сила воли, с которою она поборола свое волнение, однако, не прошли ей даром.
Вскоре пришло известие, что двое Пулавских, сыновья маршала Барской конфедерации, ходили с большими
силами по Литве, волновали шляхту и набирали приверженцев. Часть прибывших русских войск пошла, вследствие
этого, для соединения с войсками, бывшими
в Литве.
Эта отдаленная цель показалась бы для других абсурдом, бредом больного воображения, до того достижение ее было несбыточно для юного дворянчика-солдата, без связей и покровительства, без большого состояния, безвестного, неказистого, хилого. Но Суворов чувствовал
в себе достаточно
сил для того, чтобы добиваться
этой, якобы несбыточной, мечты, определил к тому средства, обдумывал программу.
— Вы заметили, — перебил его князь Прозоровский, — и мне тоже так кажется, но
это все же не то, что прошлого года. Она, слава богу, не жалуется ни на грудь, не кашляет.
В деревне она восстановит окончательно свои
силы…
Это спокойствие, впрочем, продолжалось недолго. Не будучи
в силах противостоять женскому любопытству, Капитолина Андреевна вместо глаза подставила к замочной скважине ухо, и первые же слова — Капочка понимала по-польски, — которые она услыхала совершенно явственно, заставили ее насторожить свое внимание.
Мы уже имели случай заметить, что княжна Варвара Ивановна
в лице Сигизмунда Нарцисовича видела идеал своего романа, а его осторожная тактика светской холодной любезности, которой
этот железный человек был
в силе держаться с безумно нравящейся ему девушкой, сильно уязвляла самолюбие княжны и даже заставила, быть может, обратить свое внимание на блестящую партию — князя Баратова, которого княжна не любила, как следует любить невесте.
С ужасом поняла
это Александра Яковлевна, но изменить что-нибудь
в дальнейшем течении
этой позорной, подневольной жизни она была не
в силах. Привыкшая играть людьми, она сделалась вдруг игрушкой негодяев. Она сама, собственными руками отдала им свое спокойствие, свою свободу.
Женщина, даже самая властная, самая своевольная, самая капризная, всегда готова преклониться перед
силой и, кажется,
в подчинении ей находит больше наслаждения, нежели на свободе. Последняя делает ее ответственною за ее поступки, а женщина более всего не любит
этой ответственности и даже, не найдя властелина, старается все ею содеянное объяснить посторонним влиянием. Роль жертвы, большей частью мнимой, любимая роль женщины.
Она чувствовала где-то
в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает
этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но
сила над ней
этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
После усилия многих лет Польше удалось сформировать к
этому времени регулярную армию,
силою в 60 000 человек.
У
этого города завязалось упорное, кровопролитное сражение. Поляки дрались с отчаянной храбростью, но на стороне русских было правое дело, и с ними был Суворов. Одно появление его перед войском удесятеряло
силу солдат, и они одержали новую славную победу. Множество храбрых пало близ Брест-Литовска. Товарищи по-христиански простились с убитыми и снесли их
в общую могилу.
Это было 6 сентября 1794 года.
Дождь между тем все лил и лил. Ночи были темные, непроглядные. Холодный северный ветер уныло завывал
в горах. Войска двигались молча, черной массой, подобно тысячеголовому чудовищу. Изредка слышались проклятия по адресу Тугута, да невольно вырывавшийся крик неожиданности при падении
в бездонную пропасть выбившегося из
сил или неосторожно поскользнувшегося товарища.
Этот крик, да крестное знамение товарищей были ему надгробною молитвою. Чудовище ползло дальше.
Первые дни он хотя с трудом, но выносил дорогу. Потом
это ему сделалось не по
силам, и он принужден был остановиться
в деревне, невдалеке от Вильны. Лежа на лавке
в крестьянской избе, он стонал
в голос, перемежая стоны молитвами и жалея, что не умер
в Италии. Однако припадки болезни мало-помалу стихли, больного опять положили
в карету и повезли дальше.
Болезнь шла быстро, приближаясь к роковому концу. Изможденное тело обессилело
в борьбе с надвигающеюся
силою смерти, и лишь живой дух боролся до конца, временно даже оставаясь победителем. Во время
этих побед — коротких промежутков — Александр Васильевич, по-видимому, поправлялся, его поднимали с постели, сажали
в большое кресло на колесах и возили по комнате.
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных
сил.] есть все-таки сечение, и
это сознание подкрепляло его.
В ожидании
этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф
этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя
в действии облегчит».
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той
силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста
в неведении чего бы то ни было, то
в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже
в известном смысле было прочнее его.
Минуты
этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи
в силах оторвать глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна
эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что
в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая
сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что
это"громадное",
это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
"Мудрые мира сего! — восклицает по
этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия,
в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"