Неточные совпадения
Лелька оказалась терпеливее: выдержала
с мамой до запрошлого года, когда кончила девятилетку. Но когда поступила в МГУ, — тоже ушла. И иначе мы не можем, хоть и жалко маму. Она часто потихоньку плачет. А сойдемся — и
начинаем друг в друга палить электрическими искрами.
(Почерк Нинки.) — Ге-ге-ге! Что ж, может быть, так оно и есть. Тогда все это становится о-ч-е-н-ь и-н-т-е-р-е-с-н-ы-м. Я сразу
начинаю себя чувствовать выше его. Меня
начинает тянуть к себе эксперимент, который мне хочется произвести над ним… и над собой. Ну что ж!
Она показала свежевымытые руки
с кровавыми волдырями у
начала пальцев. Марк наклонился низко, взял ее руку и поцеловал в ладонь. Нинка равнодушно высвободила руку и продолжала рассказывать про субботник. Марк потемнел.
(Почерк Нинки.) — Лелька! Как только вспомню, я
начинаю злиться, и пропадает охота писать в этом дневнике. Беру
с тебя слово комсомолки: никогда не проливать надо мною слез жалости и никогда не хныкать надо мною. Только в таком случае могу продолжать писать в этом дневнике.
Как странно у меня перебегают мысли:
начала с парнишки, а кончила «человеком-массой».
Зашла Нюрка Лукашева, принесла первую часть «Основ электричества» Греца. Собирались сесть вместе заниматься, но обеим что-то не хотелось. Решили выпить. Нюрка принесла бутылку портвейна, мы ее распили, легли
с ней на кровать. Я
начала ее «поучать». Говорила, что нет любви, а есть половая потребность. Она огорченно смотрела своими наивными голубыми глазами, тяжело было меня слушать, хочется ей другой, «чистой» любви. Я смеялась и говорила: «Какая чушь! Можно ли быть комсомолке такой идеалисткой?»
Скоро, Володя, скоро я встречусь
с тобою твердой и выдержанной ленинкой, достойной стоять в рядах пролетариев, — тогда и говорить мы
с тобою
начнем иначе, и… и, может быть, опять полюбим друг друга, уж по-настоящему, как равноправные товарищи-партийцы.
В чем моя неугасающая боль? В том, что я не получила окраски своей среды, в том, что внешне я, может быть, и подхожу, но не дальше, и не могу я срастись
с ними, н-е м-о-г-у. Хочу, сильно хочу, и не могу. И я хожу иногда к парикмахеру, только это меня оскорбляет, иногда просто хочется разразиться безудержным смехом: «Ах, если я по этому вопросу думаю не так, как нужно комсомолке, так ведите скорее к парикмахеру, и я
начну думать по-другому».
Лелька шла домой
с веселым шумом в голове. Один корешок за другим она
начинает запускать в гущу пролетарской жизни. Эх, как хорошо и интересно!
Внизу, в полуподвальном этаже, по длинному коридору только что
начали новую эстафету в мешках. Лелька глядела
с другими и смеялась.
К заводским калиткам уж
начинают сходиться работницы, хотя пустят на завод только еще через двадцать минут. У одной из калиток девчата
с ударного конвейера.
С каждой минутой их подбирается все больше. Взволнованно глядят, кого еще нету. Очень беспокоятся. Первый пункт их обязательства — спустить опоздания и прогулы до нуля. А многие живут в городе, трамвай № 20 ходит редко, народу едет масса. Если не слишком нахален, ни за что не вскочишь.
Постепенно одна лениво двигавшаяся фигура за другою хватала
с ленты подплывавшую колодку и размеренными, бешено-быстрыми движениями
начинала работать.
Им давали выкричаться. Потом
с разных концов
начинали подавать голоса партийки и комсомолки...
— Так. Второе, — обязательно: рабочий
с самого
начала подхватил хорошо, но организации проспали, встряхнулись только после лета.
Лелька
начала говорить, — хотела о чем-то
с ним договориться, что-то выяснить, рассеять какие-то недоразумения. Ведерников, как всегда, ничего не возражал, надел пальто и, не дослушав, ушел.
А
с Матюхиной в конце вышла маленькая заминка. Вызвали. Взошла на трибуну, — курносая, со старушечьим лицом, в красной косынке.
Начала, волнуясь...
Ехал как-то Юрка на розвальнях из соседней деревни. Засвинцовели на небе тучи, закрутился снег
с ветром. Юрке предоставить бы лошади самой найти дорогу домой, но он, — городской человек, — стал править сквозь вьюгу, сбился на цельный снег и
начал плутать.
— Мы на эту левую провокацию не поддались
с самого
начала. Стали середняков раскулачивать, — мы сейчас же: «Стой!» Сельсовет нас слушать не хотел, но мы заставили. А про Оську Головастова написали в наш заводский партком, что он вполне дискредитует звание пролетария. И что ж бы вы думали! Заказным письмом послала, — и не дошло!
С оказией потом второе послала. На почте тут письма перехватывали!
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист
с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только,
с которой
начать, — думаю, прежде
с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи
с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь
с крестами царскими // Во все четыре стороны // Повертывать
начнет.
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «
Начинай!»
С тех пор, как бабы
начали // Рядиться в ситцы красные, — // Леса не подымаются, // А хлеба хоть не сей!»