Неточные совпадения
Я долго мучился
вопросом: что она хотела сказать? Сама-то она, — только завидует мне, или — раз все, то значит… Умом я себе говорил: конечно, первое! А в душе
были ликование и умиление.
Вопрос этот тем более заслуживает самого серьезного внимания, что, как кажется, до сих пор не
был разработан ни одним романистом.
Физическая красота, но главным образом какие-то неуловимые духовные особенности любимой личности (мужской или женской) заставляют нас именно ее считать выше всех остальных, представлять ее идеалом всех женщин (я говорю — женщин, потому что рассматриваю этот
вопрос как мужчина), — и именно идеалом, то
есть образцом для всех других женщин.
От споров с товарищами
была та же неудовлетворенность. На глупые возражения я возражал глупо, процесс спора заводил в какой-то тупик, и получалось одно раздражение. Только долгим трудом и привычкою дается умение незаметно для противника непрерывно выпрямлять линию спора, не давать ей вихляться и отклоняться в стороны, приходить к решению
вопроса, намеченного вначале.
Когда мы расходились, у меня
было напряженно-улыбающееся, развязное лицо, а другие неохотно отвечали на мои
вопросы, как будто делали мне снисхождение.
На следующем собрании
был поднят
вопрос, не ввести ли в кружок курсисток. Я этому очень обрадовался. Я все еще не
был знаком ни с одной курсисткой, а курсистка мне представлялась идеалом женщины. Как
будет хорошо, когда девушки
будут участвовать в наших спорах, когда, опять, наконец, очутишься в женском обществе! Но Печерников решительно выступил против...
Василий оке Иванович
был по убеждениям революционер-народник, предметом его исторических исследований
были крестьянство и крестьянский
вопрос.
В кружке нашем появился новый член — студент-естественник старших курсов, Говорухин. Он, видно,
был умница, очень
был начитан в общественных
вопросах. Плотный, коренастый, с редкою бесцветною бородкою, сжатыми тонкими губами и внимательно приглядывающимися глазами. Как будто он все время тайно кого-то среди нас разыскивал или выбирал.
Общего языка у нас уже не
было. Все его возражения били в моих глазах мимо основного
вопроса. Расстались мы холодно. И во все последующие дни теплые отношения не налаживались. Папа смотрел грустно и отчужденно. У меня щемило на душе,
было его жалко. Но как теперь наладить отношения, я не знал. Отказаться от своего я не мог.
Но вот как: я мог рассказывать только подряд, как
было написано в литографированных лекциях; но когда профессор стал задавать мне отдельные
вопросы, я совершенно не мог направить на них свою память.
Директором курсов состоял почетный лейб-медик высочайшего двора И. В. Бертенсон, Папа
был с ним заочно знаком и вел переписку по научным
вопросам.
При неумении или нежелании понимать больше того, что, по цензурным условиям, могло
быть высказано в легальной печати, конечно, можно
было видеть в марксизме отказ от активности, проповедь примирения с действительностью и т. п. Так именно первое время и воспринимала марксизм реакционная печать. Николай Энгельгард, «специалист» по
вопросам марксизма, писал, например, в «Новом времени...
Разговор
был очень странный. Я сказал, что хотел бы поместить в начале статьи подстрочное примечание приблизительно такого содержания: «Расходясь по основным
вопросам с редакцией, автор прибегает к любезному гостеприимству „Русского богатства“ за невозможностью для него выступить в журнале, более ему близком».
Умница он
был, Владимир Галактионович, доводы его били в самые больные точки, и не раз специалисты по общественным и экономическим
вопросам пасовали перед возражениями дилетанта-беллетриста.
— На их
вопросы о боге я отвечаю: «Не знаю». Но я стараюсь вложить в них то, что
есть у меня самого благоговейное ощущение чего-то великого и возвышенного, вне нас находящегося.
Года три назад мне случайно попал в руки берлинский журнал на русском языке «Эпопея», под редакцией Андрея Белого. В нем, между прочим,
были помещены воспоминания о февральской революции Алексея Ремизова под вычурным заглавием: «Всеобщее восстание. Временник Алексея Ремизова, Орь». Откровенный обыватель, с циничным самодовольством выворачивающий свое обывательское нутро, для которого в налетевшем урагане кардинальнейший
вопрос: «революция или чай
пить?» Одна из главок
была такая...
Для меня очень
был неожидан острый интерес, который Чехов проявил к общественным и политическим
вопросам.
Вот этого у Бунина не
было. Когда он называл такому случайному знакомому фамилию, тот задавал
вопрос...
Это
был типический московский «милый человек», доктор по женским болезням, писавший очень хорошие критические статьи по
вопросам живописи и театра под псевдонимом Сергей Глаголь.
Но, мимо всего другого, я поражен
был вопросом: «Почему она думает, что теперь что-то настало и что он даст ей покой? Конечно — потому, что он женится на маме, но что ж она? Радуется ли тому, что он женится на маме, или, напротив, она оттого и несчастна? Оттого-то и в истерике? Почему я этого не могу разрешить?»
Неточные совпадения
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии
вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Тем не менее
вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то
есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
Известно только, что этот неизвестный
вопрос во что бы ни стало
будет приведен в действие.
Сколько затем ни предлагали девке Амальке
вопросов, она презрительно молчала; сколько ни принуждали ее повиниться — не повинилась. Решено
было запереть ее в одну клетку с беспутною Клемантинкой.
Но пастух на все
вопросы отвечал мычанием, так что путешественники вынуждены
были, для дальнейших расспросов, взять его с собою и в таком виде приехали в другой угол выгона.