Неточные совпадения
Только много позже,
с пробуждением умственных интересов, лет
с четырнадцати — пятнадцати, мы
начинали ближе сходиться
с отцом и любить его.
Родился я преждевременно, на восьмом, кажется, месяце, и родился «в сорочке». Однако вообще был мальчишка здоровый, да и теперь на физическое здоровье пожаловаться не могу. Но однажды, — мне было тогда лет семь, — когда у нас кончились занятия в детском саду, вдруг я
с пронзительным криком, без всякого повода, упал,
начал биться в судорогах, потом заснул. И проспал трое суток.
Содержанием наших
с Юлею игр были разнообразные приключения индейского характера (я тогда жадно поглощал романы Майн-Рида, Густава Эмара и Купера), но
началом приключений, исходною их точкою, всегда являлось одно и то же.
После экзаменов, в
начале июня, Володя поехал к себе в деревню Богучарово; мы поехали вместе
с ним: его мать, Варвара Владимировна, пригласила нас погостить недельки на две.
Года через два-три, когда я прочел Писарева, я был преисполнен глубокого презрения к Пушкину за его увлечение дамскими ножками. Но я вспоминал волнующие в своей красоте пушкинские звуки, оглашавшие наш актовый зал, — и мне смутно
начинало казаться в душе, что все-таки чего-то мы
с Писаревым тут недооцениваем, несмотря на все превосходство нашего миросозерцания над образом мыслей Пушкина.
Раз перед
началом последнего урока я
с одушевлением рассказывал своим соседям по парте про Святослава, князя Липецкого («Исторические повести» Чистякова, — чудесная книга!). Я из этих повестей мог жарить наизусть целые страницы.
— «Наши столпились у ворот укрепления. Святослав стоял впереди
с огромным бердышом. Одежда его была вся изорвана, волосы всклокочены; руки по локоть, ноги по колено в крови; глаза метали ужасный блеск. Татары, казалось, узнали его и хлынули, как прорванная плотина. „Умирать, братцы, всем! Славно умирать!“ — крикнул он, бросился в гущу татар и
начал крошить их своим страшным оружием…»
Мы
с детства знали немецкий язык, но, когда подросли,
начали его забывать.
Люба
с самого
начала держалась просто и приветливо, и
с нею было хорошо разговаривать. Иногда я не смел о ней думать, иногда ликующая мысль врывалась в душу, что и она меня любит. Раз она мне сказала своим задушевным голосом...
С самого
начала все заведено было самое лучшее, — инвентарь живой и мертвый.
С самого
начала стали делаться всякие нововведения, вычитанные в сельскохозяйственных книгах.
Теперь каждый вечер, выучив наскоро уроки, я садился за Бокля (
начал его
с первой страницы), закуривал и наслаждался силою умственной работы, и что вот я какую читаю книгу — Бокля! — как будто уже студент, и что табачный пепел падает на книгу (Некрасов...
После ужина
начали играть в разные игры. Папа стал играть вместе
с нами. Я был в ударе до вдохновения, до восторга. Острил, смеялся. Чувствовал, как я всем нравлюсь и как мне все барышни нравятся, особенно три Конопацкие. Какие милые! Какие милые! И Люба, и Катя, и Наташа.
Гаснут восковые свечи перед образами, сильнее пахнет воском, в полумраке красными огоньками мигают лампадки, народ
начинает выходить из церкви. На клиросе высокий седой и кудрявый дьячок, по прозванию Иван Великий, неразборчивым басом бормочет молитвы. Выходит батюшка, уже не в блестящей ризе, а в темной рясе, только
с епитрахилью, становится перед царскими вратами. И бурно-весело, опьяненный радостью, хор гремит...
Еще
с горящими от беготни глазами, переводя дыхание, входим в просторный папин кабинет. От абажура зеленый сумрак в нем. Рассаживаемся по креслам и диванам. Мама открывает книгу и крестится, девочки вслед за нею тоже крестятся. Мама
начинает...
С радостным удивлением нахожу, что не я один так переживаю старость, не для меня одного она является светлою неожиданностью. Бенвенуто Челлини
начинает свою автобиографию так...
Был он будто бы большой умница,
с огромным, но исключительно разрушительным умом, не способным ни на какое творчество Иногда — бывало это, когда он был выпивши, — Соколов вдруг отбрасывал сознательно проводимую им систему голого сообщения фактов и хронологии, выцветшие глаза загорались насмешливым огоньком, и он
начинал...
Убийственные тогдашние вагоны третьего класса на Николаевской дороге —
с узкими скамейками, где двое могли сидеть, лишь тесно прижавшись друг к другу, где окна для чего-то были сбоку скамеек, начинаясь на уровне скамейки, так что задремлешь — и стекло
начинает трещать под твоим плечом.
Привязанность Гаврилы Ивановича к дочери и ее к нему была трогательна и страшна. Жутко было представить, что случится
с одним, если другой умрет. И случилось вот что: кажется, это было в
начале девяностых годов, — Гаврила Иванович заболел крупозным воспалением легких и умер. Зиночка сейчас же пошла к себе в комнату и отравилась хлоралгидратом. В «Новом времени» появилось объявление об их смерти в одной траурной рамке, и хоронили их обоих вместе.
Энергия исследователей
с жадным вниманием устремлялась на изучение сектантства, особенно рационалистических сект — штундистов, молокан, духоборов; отмечалось их стремление строить все взаимные общественные и экономические отношения на
началах строгой справедливости, „по божьей правде“, и в этом усматривалось зерно будущего социалистического строя.
Христос
начинает терять веру в нужность своего подвига, душа его скорбит смертельно. И вот — слетает
с неба ангел и утешает Христа и укрепляет его в решении идти на подвиг следующею песнью...
Я уже говорил, — мы были в связи
с некоторыми другими кружками и обменивались
с ними докладами. Делали это так: докладчик и его „официальный оппонент“, заранее ознакомившийся
с докладом, являлись в другой кружок и там читали доклад и клали
начало беседе. У Говорухина был спой кружок. Однажды он привел к нам из этого кружка докладчика. Был это юный первокурсник-студент юридического факультета,
с молодою и мягкою, круглою бородкою, со взглядом исподлобья. Фамилия его была Генералов.
— Викентий, друг мой милый! Я очень дорожу твоею дружбой. Ты такой чистый и умилительно-наивный, хотя вовсе не глупый. Я совсем себя иначе
начинаю чувствовать, когда
с тобою… — Оживился и сказал: — Ну, одевайся поприличнее, едем!
И страстно, горячо он стал доказывать, что дело это касалось его одного, что он принимал вернейшие меры, чтоб не заразить никого из тех, кто
с ним приходил в соприкосновение. Я знал: если
начну спорить и доказывать, он сумеет вывернуться, сумеет, по-всегдашнему, доказать свое, нисколько не убеждая. Я прервал его...
Мозгом, двигающим и жизненным центром города, является старинный Дерптский университет. Он дал науке много ярких имен,
начиная с эмбриолога Карла Эрнста Бэра, астронома Струве и кончая физиологом Александром Шмидтом. Весь город живет университетом и для университета.
Каким-то чудом в Дерпте сохранялись в нетронутом виде старинные традиции, совершенно немыслимые в отношении к русским университетам. Вероятно, их не трогали ввиду полного отсутствия какой-либо революционности в местном студенчестве. Должно быть, играла роль и протекция: в течение девятнадцатого века высшая администрация была у нас заполнена и переполнена остзейцами-немцами, —
начиная с Бенкендорфов и Клейнмихелей и кончая фон Плеве, Мейендорфами и Ренненкампфами.
Литературный путь Михайловского был устлан репутациями, сокрушенными его богатырскими ударами, —
начиная с Виктора Буренина и кончая проповедниками «малых дел» — Я. Абрамовым, Тимощенковым и др.
Разговор был очень странный. Я сказал, что хотел бы поместить в
начале статьи подстрочное примечание приблизительно такого содержания: «Расходясь по основным вопросам
с редакцией, автор прибегает к любезному гостеприимству „Русского богатства“ за невозможностью для него выступить в журнале, более ему близком».
Статья была напечатана более полутора лет назад
с журнале «
Начало», закрытом цензурою на пятой книжке, Михайловский выкопал теперь эту статью и
с неистовою резкостью обрушился на нее, — точнее, на комментарии Богучарского к одному месту из Глеба Успенского.
Я взял
с полки книжку «
Начала», перечитал статью Богучарского — в был ошеломлен.
Когда ехал в поезде, всем было известно, что едет инженер Михайловский: он золотыми давал на чай всей поездной прислуге,
начиная с обер-кондуктора и машиниста и кончая смазчиком и проводником вагона.
Когда я в
начале 1906 года воротился
с японской войны в Россию, Андреев в Москве уже не жил. Он уехал в Финляндию, оттуда за границу. В апреле месяце я получил от него из Глиона (в Швейцарии) следующее письмо...
На полке книжного шкафа увидел я у него три толстеннейших тома. Это были альбомы
с тщательно наклеенными газетными и журнальными вырезками отзывов о Леониде Андрееве. Так было странно глядеть на эти альбомы! Все мы, когда вступали в литературу и когда
начинали появляться о нас отзывы, заводили себе подобные альбомы и полгода-год вклеивали в них все, где о нас упоминалось. Но из года в год собирать эту газетную труху! Хранить ее и перечитывать!..
По-прежнему радушный, милый. Голос задушевный. А то
начнет говорить, — в интонации застарелое подражание интонациям Горького, голос звучит
с деланным, неестественным недоумением...
Он
начал с того, что его, как провинциала (он говорил
с заметным акцентом на „о“), глубоко поражает и возмущает один тот уже факт, что собравшаяся здесь лучшая часть московской интеллигенции могла выслушать, в глубоком молчании такую позорную клевету на врача и писателя, такие обвинения в шарлатанстве, лжи и т. п. только за то, что человек обнажил перед нами свою душу и рассказал, через какой ряд сомнений и ужасов он прошел за эти годы.
С самого
начала моей литературной деятельности я издавал свои книги сам и не видел в этом никакого неудобства. В нескольких типографиях спросишь смету, выберешь типографию, бумагу, сговоришься
с книжным складом — и все. Помню раз, когда я жил в ссылке в Туле, ко мне приехал какой-то издатель из Москвы и предложил мне выпустить новым изданием сильно тогда шумевшие мои «Записки врача».
— Нет, где уж! Как тут возиться
с типографиями,
с бумагой. Да при том издатель сразу деньги даст, а тут ты же
с самого
начала плати, — за типографию, за бумагу.
Было это, мне кажется, в конце 1912 или в
начале 1913 года. Заседали мы как-то вечером в правлении «Книгоиздательства писателей». Иван Бунин скучающе просматривал вечернюю газету. Вдруг он
с сожалением воскликнул...