Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Достоевский. Все — огромные, как снеговые горы, и, как горы эти, такие же далекие и недоступные, такие же неподвижные, окутанные дымкою сверхчеловеческого величия. Среди них — такой же, как они, Лев Толстой. И странно было подумать, что он еще жив, что где-то тут, на земле, за столько-то верст, он, как и все мы, ходит, движется, дышит, меняется, говорит еще не
записанные слова, продолжает незаконченную свою биографию, что его еще возможно увидеть, говорить с ним.
Неизвестные слова я записывал особо; потом словесный перевод, всегда повторенный два раза, писал на бумаге; при моей свежей памяти, я, не уча, всегда знал наизусть на другой же день и французский оригинал, и русский перевод, и все отдельно
записанные слова.
Неточные совпадения
— Не беспокойтесь так, Дмитрий Федорович, — заключил прокурор, — все теперь
записанное вы потом прослушаете сами и с чем не согласитесь, мы по вашим
словам изменим, а теперь я вам один вопросик еще в третий раз повторю: неужто в самом деле никто, так-таки вовсе никто, не слыхал от вас об этих зашитых вами в ладонку деньгах? Это, я вам скажу, почти невозможно представить.
Для нас, не посвященных в простое таинство души заклинателя — в его власть над
словом, превращающую
слово в дело, — это может быть смешно только потому, что мы забыли народную душу, а может быть, истинную душу вообще; для непосвященного с простою душой, более гармоничной, менее охлажденной рассудком, чем наша, — такое таинство страшно; перед ним — не мертвый текст, с гордостью
записанный со
слов деревенского грамотея, а живые, лесные
слова; не догматический предрассудок, но суеверная сказка, а творческий обряд, страшная быль, которая вот сейчас вырастет перед ним, заколдует его, даст или отнимет благополучие или, еще страшнее, опутает его неизвестными чарами, если того пожелает всемогущий кудесник.
По весьма недостоверным сказаниям,
записанным летописцами со
слов магометанских жителей Сибири, история основания этой державы передается следующим образом.
Чиновник рассказал обоим друзьям всю историю «беглого Никиты»,
записанную им со
слов свидетелей, уже известную нашим читателям.
Отпуская его в Москву, она сообщила ему известия, полученные ею от Бестужева и рассказ Рачинского, вручила ему письмо Алексея Петровича, заключавшее в себе показания Марьи Осиповны Олениной, а также скрепленные подписью Константина Николаевича показания Рачинского,
записанные со
слов последнего Паниным.