Неточные совпадения
Подняться из плена мира к
Богу, из порабощенности в царство
свободы — такую жажду пробуждает в душе всякая религия, и тем глубже, чем выше и совершеннее она сама.
Ибо
Бог есть Чудо и
Свобода, а всякое знание есть метод, необходимость.
Лишь в царстве будущего века, когда «
Бог будет всяческая во всех» [«Да будет
Бог все во всем» (1 Кор. 15:28).], станет более имманентен миру, нежели в этом веке, а потому и самая возможность религии, в значении ее как ущербленного богосознания, упразднится, лишь тогда человеческой
свободе уже не дано будет знать или не знать
Бога, верить или не верить в Него.
Вера станет очевидностью, подобной необходимости природной, на долю
свободы останется лишь хотеть
Бога или не хотеть, любить Его или враждовать к Нему.
Правда, нравственная воля называется у Канта «практическим разумом», для которого установляется свой особый канон, причем этот «разум» постулирует основные религиозные истины: бытие
Бога,
свободу воли и личное бессмертие, но каким бы именем мы ни называли веру, ее существо от этого не изменится: ЕСИ произносит только она, постулаты же лишь постулируют, но сами по себе бессильны утверждать бытие Божие, это составляет, конечно, дело веры.
Истинная философия есть все-таки «пища
богов», и всякий утилитаризм, хотя бы и самый возвышенный, противоречит ее
свободе и достоинству.
В царственной
свободе, предоставленной человеку, полноте его богосыновства ему предоставлено самое бытие
Бога делать проблемой, философски искать Его, а следовательно, предоставлена и полная возможность не находить и даже отвергать Его, т. е. вместе с философским благочестием заложена возможность и философского нечестия.
Бемизм есть динамический спинозизм, концепция же отношения
Бога к миру у обоих одна и та же [Cp., напр., у Спинозы: «Я раскрыл природу
Бога и его свойства, а именно, что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует по одной только необходимости своей природы; что он составляет свободную причину всех вещей; что все существует в
Боге и, таким образом, зависит от него, что без него не может ни существовать, ни быть представляемо; и наконец, что все предопределено
Богом и именно не из
свободы вовсе или абсолютного благоизволения, а из абсолютной природы
Бога, иными словами, бесконечного его могущества…
4, l, 3).] или даже допускает, что благодаря злоупотреблению твари
свободой, именно Люцифера [«Ты скажешь теперь: разве всецелый
Бог не знал этого прежде времени сотворения ангелов, что это так произойдет?
Между Абсолютным и относительным пролегает грань творческого да будет, и поэтому мир не представляет собой пассивного истечения эманации Абсолютного, как бы пены на переполненной чаше, но есть творчески, инициативно направленная и осуществленная эманация [Иногда различие между творением и эманацией пытаются связывать с противоположностью
свободы и необходимости в
Боге.
Этот
Бог, в
свободе Которого содержится возможность в себе сущее Своего существа положить как противоположность, как отдельно от себя сущее и вне себя сущее, этот
Бог есть полный
Бог,
Бог во всем всеединстве, не только в себе сущий, ибо этот был бы не свободен для себя.
Противопоставление
свободы и необходимости в
Боге нередко грешит явным антропоморфизмом (или, что то же, «психологизмом») и должно быть во всяком случае особо защищено от этого упрека.
Творение есть
свобода от всякого почему и как, вольно принятая
Богом крестная радость миротворения.
Бог умеет ждать, ибо свершение времен, когда Сын покорит все Отцу и будет
Бог «всяческая во всех», отделено от исходного да будет долгим историческим процессом, который есть дар Божьего всемогущества тварной
свободе.
Он соотносителен твари, которая в силу своей
свободы и своей природы может удаляться от
Бога в свое ничто, закрываться им от него, и в таком случае
Бог есть и остается ее жизненной основой, но пребывает для нее потенциален, а не актуален.
Шеллинг, с одной стороны, усиленно настаивает на полной трансцендентности
Бога миру и, в этом смысле, на полной Его
свободе в творении (или не-творении) мира.
Хотя
Богу Шеллингом и приписывается полная
свобода в миротворении, однако выходит, что, воздержавшись от последнего, само Божество остается в actus purissimus, близком в потенциальности, и не рождается не только для мира, но и для самого себя.
Положительная основа бытия есть, прежде всего, мир божественных идей,
Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и
свободе: все существует чрез
Бога и от
Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне
Бога, как не-Бог или мир.
Поскольку мир бытийными корнями своими погружен в
Бога, он чужд
свободы и связанных с нею разных возможностей, случайности и неверности; но поскольку он тварен и погружен в ничто, он стоит под двусмысленным знаком категории возможности, выбора, многообразия.
Вызывая к бытию ничто и давая
свободу твари,
Бог отказывается от своего всемогущества in actu [В действительности, на деле (лат.).] и вступает в сотрудничество с тварью.
Бог не совершает насилия над человеческой
свободой.
Свободе ангелов было предоставлено самоопределиться в отношении к
Богу, причем промежуточное состояние неверия или неведения было для столь совершенных существ духовных вообще исключено: ангелы непосредственно знают
Бога, им предоставлено лишь любить Его или Ему завидовать, искать же
Бога свойственно только человеку.
Одновременно с этим
Бог пробуждает в человеке сознание его тварной
свободы тем, что дает ему закон или заповедь: «И заповедал Господь
Бог, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от древа познания добра и зла не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:16–17).
Человек получил все основные самоопределения своего существа: в отношении к миру, к
Богу, к своей
свободе и к своему собственному двуполому существу.
Как будто
Бог, произнося свой приговор, признает и неудачу самого замысла — создать мир из ничего, утвердить бессмертную жизнь на небытии, наделить тварь
свободой, которая при роковой ее неустойчивости могла ее лишь погубить.
Но сын и друг не есть игрушка или вещь: однажды вызвав его к жизни, его
свободу уважает и с ней считается и сам
Бог.
Признав эту
свободу и введя ее в качестве одной из определяющих сил в жизни мира,
Бог как бы ограничивает Свое всемогущество в путях его ради человека.
Адские муки, составляющие оборотную сторону человеческой
свободы, суть ее privillegium odiosum [Ненавистная привилегия (лат.).], и в них выражается уважение этой
свободе, воздаваемое
Богом.
Неточные совпадения
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь сказал Левин, — что не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей
свободе!
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней
свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней
свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной
свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как
боги!» — прибавлял он насмешливо.
— И слава
Богу: аминь! — заключил он. — Канарейка тоже счастлива в клетке, и даже поет; но она счастлива канареечным, а не человеческим счастьем… Нет, кузина, над вами совершено систематически утонченное умерщвление
свободы духа,
свободы ума,
свободы сердца! Вы — прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении.