Неточные совпадения
Кауфман и др.), но и неокантианство; сторонники «имманентизма» в духе учения И. Канта считали, что предметный
мир не объективно дан, а конструируется сознанием (т. е. «имманентен», внутренне присущ сознанию), отрицая вместе с тем существование «вещи в себе».] и «монизма» — от протестантства до социалистического человекобожия [Критике «социалистического человекобожия» посвящен ряд
статей С. Н. Булгакова в книге «Два града» (в 2 т. М., 1911): «Религия человекобожия у Л. Фейербаха», «К.
Православие не в том, чтобы отрицать
мир в его подлинности, но в том, чтобы делать центром человечности обращенное к Богу, молитвенно пламенеющее сердце, а не автономное мышление и не самоутверждающуюся волю: вне этого центра и
мир перестает быть космосом, творением и откровением Божиим, но
становится орудием для искусителя, обольщающим кумиром.
Не говоря уже о многочисленных представителях слепого, фанатического атеизма, у которых практическое отношение к религии выражается в ненависти к ней (ecrasez Finfame) [«Раздавите гадину!» (фр.) — слова Вольтера по поводу католической церкви.], здесь в первую очередь следует назвать представителей немецкого идеализма Фихте (периода Atheismusstreit) [«Спор об атеизме» (нем.) — так называется литературный скандал, разразившийся в Иене в 1799 г. по поводу
статьи И. Г. Фихте «Об основании нашей веры в божественное управление
миром», опубликованной в 1798 г. в редактируемом Фихте «Философском журнале».
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим существует
мир иной, трансцендентный, божественный, который
становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
Весь оккультизм есть расширение имманентного в сторону доселе трансцендентного, причем человек, преобразуя самого себя, и сам
становится существом иного
мира, именно того, который он познает.
Бог, как Трансцендентное, бесконечно, абсолютно далек и чужд
миру, к Нему нет и не может быть никаких закономерных, методических путей, но именно поэтому Он в снисхождении Своем
становится бесконечно близок нам, есть самое близкое, самое интимное, самое внутреннее, самое имманентное в нас, находится ближе к нам, чем мы сами [Эту мысль с особенной яркостью в мистической литературе из восточных церковных писателей выражает Николай Кавасила (XIV век), из западных Фома Кемпийский (О подражании Христу).
Человек делает в ней усилие выйти за себя, подняться выше себя: в молитве Трансцендентное
становится предметом человеческого устремления как таковое, именно как Бог, а не
мир, не человек, как нечто абсолютно потустороннее.
И, однако, это отнюдь не значит, чтобы вера была совершенно индифферентна к этой необоснованности своей: она одушевляется надеждой
стать знанием, найти для себя достаточные основания [Так, пришествие на землю Спасителя
мира было предметом веры для ветхозаветного человечества, но вот как о нем говорит новозаветный служитель Слова: «о том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни (ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам), о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам» (1 поел. св. Иоанна. 1:1–3).].
Лишь в царстве будущего века, когда «Бог будет всяческая во всех» [«Да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15:28).],
станет более имманентен
миру, нежели в этом веке, а потому и самая возможность религии, в значении ее как ущербленного богосознания, упразднится, лишь тогда человеческой свободе уже не дано будет знать или не знать Бога, верить или не верить в Него.
Это сеть религиозное декадентство, импрессионизм, который может прийтись по вкусу разве только любителям «мистического анархизма» [Направление в русском символизме, связанное с именем Г. И. Чулкова (1879–1939), книга которого «Мистический символизм» вышла в С. — Петербурге в 1906 г. со вступительной
статьей В. И. Иванова «Неприятие
мира».
Если божественный
мир действительно открывается религиозному сознанию и трансцендентное
становится ему имманентно [Ср. Шеллинг: Gott ist nicht, wie viele sich vorstellen, das Transzendente, er ist das Immanente, d.
В мифе констатируется встреча
мира имманентного — человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и
мира трансцендентного, божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в то же время
становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Логическое созерцание
становится у него оком для постижения ноуменального
мира (отсюда понятна вражда Гегеля к кантовскому учению о вещи в себе и ее непознаваемости, вообще резкий и патетический имманентизм его учения).
Объект религии, Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее
миру и человеку, но, с другой, он открывается религиозному сознанию, его касается, внутрь его входит,
становится его имманентным содержанием.
Бог же, который
стал бы совершенно имманентен, и только имманентен, не был бы Богом, это был бы человек или
мир, взятый в своей последней глубинности.
Имманентный рассудок, который не знает никакого соприкосновения с
миром трансцендентным, вдруг
становится трансцендентен для самого себя: оказывается, что в центре его имеется щель, через которую высыпается его содержание.
От сего-то
стали поклоняться кто солнцу, кто луне, кто множеству звезд, кто самому небу вместе с светилами, которым дали править в
мире и качеством и количеством движения, а кто стихиям: земле, воде, воздуху, огню» [Иб., 23–24.].
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого
мира начало это пойдет в эфир, сущность, как было от века,
станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери все ее дела.
Тем самым вносится двойственность в единстве неразличимости, и в нем воцаряется coincidentia oppositorum: в Абсолютном появляется различение Бога и
мира, оно
становится соотносительно самому себе как относительному, ибо Бог соотносителен
миру, Deus est vox relativa [Бог есть понятие соотносительное (лат.).] [Цит. Schelling. Darstellung des philophischen Empirismus, Ausgew. Werke, Bd.
Творение
мира Богом, самораздвоение Абсолютного, есть жертва Абсолютного ради относительного, которое
становится для него «другим» (θάτερον), творческая жертва любви.
Замечательно, что, как только притупляется специфическое чувство тварности, или созданности из ничего, и тем самым
мир сливается с Абсолютным,
становясь его модусом или ипостасью, — он одновременно делается призрачным, лишается самобытности, и пантеизм (или космотеизм) наказуется акосмизмом.
И наоборот, если принять, что Абсолютное, полагая в себе относительное, или бытие,
становится «Отцом всяческих», то и ничто, не-сущая основа творения,
становится Матернею, меоном, содержащим в себе все, потенциальным всеединством
мира.
А следовательно, Бог в
мире и через
мир и сам
становится, подвергается процессу, и можно поэтому сказать, что Бог не завершен, поскольку не завершен
мир, и не абсолютен, ибо еще не есть «всяческая во всех».
Попытка во что бы то ни
стало осилить рационально недомыслимую тайну Божества в
мире, сделать ее понятной неизбежно ведет либо к противоречиям, либо же к явному упрощению и снятию проблемы (как в монизме); вот почему непротиворечивой рациональной метафизики, имеющей дело с предельными проблемами мирового бытия, никогда не бывало да и быть не может.
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в образах своего бытия возможность другого бытия, или того момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е.,
стало быть, от вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он,
стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz)
мира.
Положительная основа бытия есть, прежде всего,
мир божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя
становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или
мир.
Лишь в исключительные моменты
становится ощутительно зрима рука Промысла в личной и исторической жизни человечества, хотя для просветленного ока святых
мир есть такое непрерывно совершающееся чудо.
Троицы в каждой из Ее Ипостасей, простирающееся на восприемлющее существо, Вечную Женственность, которая через это
становится началом
мира, как бы natura naturans, образующею основу natura naturata, тварного
мира.
Вторая Ипостась, Христос, преимущественно обращен к Софии, ибо Он есть свет
мира, Им же вся быша (Ио. 1), и, воспринимая лучи Логоса, сама София
становится Христософией, Логосом в
мире, и, как Он, любима Отчею Ипостасью, изливающей на нее дары Св.
София есть энтелехия»
мира (в аристотелевском смысле), та его потенция, которая
становится энергией.
Религиозная ложь оккультизма, поскольку он
становится суррогатом религии, состоит в молчаливом и коварном умысле через усмотрение софийности
мира и его божественности отгородиться от Бога и религиозного, молитвенного пути к Нему.
«Чистый разум» преходящ, а его природа условна и относительна, она связана с ограниченностью и условностью нашего восприятия
мира вещей взаимно отталкивающихся, многого, которое не
становится единым, а только объединяется и связывается.
Онтологическая основа
мира заключается именно в сплошной, метафизически непрерывной софийности его основы: ведь эта же земля проклятия будет раем, когда
станет «новою землею» [И увидел я новое небо и новую землю (Откр. 21:1).].
Античная философия, хотя и умела подсмотреть ничто как скрытую подоснову бытия, но оставалась бессильна перед задачей объяснить: каким образом ничто
становится χώρα, или ουκ öv превращается в μη öv, иначе говоря, как возникает
мир явлений?
Ибо зла еще нет в потенциальном ничто, составляющем основу тварного
мира, напротив, оно
становится благим, приобщаясь ко благу, из темного ничтожества
становясь бытием.
Ничто само в себе, конечно, не может
стать актуальным принципом мироздания, началом всего, — ex nihilo nihil fit, — но оно может ворваться в осуществленное уже мироздание, прослоиться в нем, как хаотизирующая сила, и в таком случае
мир получает свой теперешний характер — хаокосмоса.
И как только плотина бытия прорвана была актом грехопадения, небытие излилось в
мир и наводнило все существующее: смерть
стала всеобщим и последним врагом.
Это вполне очевидно, если мы сопоставим крайние полюсы: напр, натурализм разных оттенков, который воообще слеп к злу в
мире и видит в нем случайность, недоразумение или заблуждение (таков же и новейший гуманизм с его теориями прогресса: социализмом, анархизмом, позитивизмом [О «Теориях прогресса» см.
статью С. Н. Булгакова «Основные проблемы теории прогресса» в его книге «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903).]), и антикосмизм, который слеп к добру в
мире и видит в нем только злую майю (буддийский аскетизм, философский пессимизм).
Как созданный из земли, человек имеет в себе тварное все, но. будучи создан после всех творений, он стоит выше их всех [По учению Каббалы, до создания человека земля еще не давала плодов: «лишь когда создан был человек, рождающая сила земли
стала видима
миру… все произведения, как неба, так и земли, не появлялись ранее сотворения человека; небо удерживало дождь, а земля удерживала производительную силу, которую имела…
Когда же человек согрешил, все было взято из
мира, и земля
стала проклятой…
Недаром же, познавая
мир при наименовании тварей, он ощутил и свое одиночество в этом
мире, где он призван был
стать царем, и свою от него отъединенность.
Если чувственность, телесность
мира не есть болезнь или субъективное только состояние, но самостоятельная стихия бытия, то пол не может остаться лишь внутри человека, но должен осуществиться и во плоти, раздвоиться в ней, чтобы, ощутив это раздвоение, двум
стать «в плоть едину».
Напротив, если чувственность и плоть есть только «явление», греховная греза, навеваемая Лилит, тогда ненужной и обременительной
становится телесная двуполость, и преодоление косности и греха
мира должно выразиться в таком случае прежде всего в исцелении не пола, но от пола, в освобождении от Евы путем ее упразднения, возвращения внутрь Адама.
Адам и Ева, ощутившие друг друга как муж и жена, двое в одну плоть, находились в состоянии гармонии и девственности. Они были свободны от злой и жгучей похоти, были как женатые дети, которых соединение являлось бы данью чистой чувственности, освящаемой их духовным союзом. Они, будучи мужем и женой, по крайней мере в предназначении, не
становились от этого самцом и самкою, которых Адам видел в животном
мире: «и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (2:25).
Первозданному человеку законом целомудренного бытия, силою которого он воссоединял в себе весь
мир,
становясь царем его, была любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
В суде Божием над Адамом определяется и та перемена, которая произошла в положении человека в
мире: он из царя природы
становится ее невольником и из художника или садовника в раю Божием хозяином и земледельцем.
А вместе с тем в
мир входит смерть, жизнь
становится смертной: «возвратишься в землю, из которой взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (3:19).
Он почувствовал себя находящимся в
мире, Бог же
становился трансцендентным, оставляя в его распоряжении этот «
мир», страну изгнания.
Казалось, Люцифер имел основание торжествовать, ибо замысел его —
стать князем
мира, противобогом, овладеть Божьим созданием — явно осуществлялся.
Удаление Божества от
мира, Его «трансцендентность», за известными пределами
становится равносильной практическому Его отрицанию, чувство отъединенности человека от Бога приводит его к миробожию.