Неточные совпадения
В этом-то и заключается опасность прельщения ложными
откровениями, принимаемыми за
истину только потому, что гносеологически они имеют характер
откровения, не дискурсивны, но интуитивны.
Можно, однако, поставить вопрос: если в мифе религия имеет
откровение самой
Истины, доступное оку веры, то какое же значение имеет еще философствование о том же?
Попытки философского дедуцирования триипостасности a priori (однако post factum
откровения) явной своей неудовлетворительностью и сбивчивостью только подтверждают невыводимость этой
истины (натуралистически у Я. Беме, спекулятивно у Гегеля, Шеллинга, отчасти у Вл. Соловьева).
Греческому умозрению, которое в этом отношении идет параллельно с
откровениями греческого искусства, как самая бесспорная
истина о мире, открылось, что в основе явлений лежит мир запредельных идей — сущностей.
Основное различие между
откровением и язычеством, что касается богопознания, заключается в чистоте и беспримесности
истины, которая свойственна лишь
Откровению.
Поэтому всякое религиозное
откровение в язычестве всегда есть некоторое преломление религиозной
истины через определенную призму, его луч проходит через известным образом окрашенное стекло.
Церковная ортодоксия, боровшаяся с односторонностью ересей и стремившаяся выразить полноту истины, подвергалась фанатическому перерождению в душах людей, для которых полнота и гармония
истины откровения становилась источником фанатической одержимости этой идеей полноты.
Фанатик ортодоксии совсем не живет полнотой и гармонией
истины откровения, он одержим этой «идеей», вытесняющей для него все остальные, всю сложность и многообразие жизни.
Неточные совпадения
И он усвоил себе все те обычные софизмы о том, что отдельный разум человека не может познать
истины, что
истина открывается только совокупности людей, что единственное средство познания ее есть
откровение, что
откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях, мог говеть и креститься на образа и мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой пользы и утешение в нерадостной семейной жизни.
Второй ответ, признающий марксизм
откровением сущей
истины, противоречит самой марксистской теории, которая не допускает возможности открытия такого рода
истины.
Философские споры его состояли в том, что он отвергал возможность разумом дойти до
истины; он разуму давал одну формальную способность — способность развивать зародыши, или зерна, иначе получаемые, относительно готовые (то есть даваемые
откровением, получаемые верой).
«Я не могу еще взять, — пишет он в том же письме, — те звуки, которые слышатся душе моей, неспособность телесная ограничивает фантазию. Но, черт возьми! Я поэт, поэзия мне подсказывает
истину там, где бы я ее не понял холодным рассуждением. Вот философия
откровения».
Книга должна быть посвящена вопросу об
истине и
откровении [Эта книга уже написана.].