Неточные совпадения
Но все это
в то же время
есть не что иное, как многоликое хлыстовство [Хлыстовство — религиозное мистическое сектантство, возникшее
в России
в конце XVII —
начале XVIII
в.
В основе религиозного отношения лежит поэтому основной и неустранимый дуализм:
в религии, какова бы она ни
была в своей конкретной форме,
есть всегда два
начала, два полюса.
Перед самым
началом войны 1914 г. между обоими направлениями наметилось некоторое сближение, которое, по-видимому, и стало бы «магистральной линией» развития русской философии, если бы развитие это не
было прервано разразившейся
в 1917 г. катастрофой.
В начале войны Метнер оказался
в Германии,
был интернирован и затем поселился
в Швейцарии.
Здесь нет полярности трансцендентного и имманентного, нет места сверхлогическому откровению, сверхзнанию или незнанию меры, ее «docta ignorantia» [Ученое незнание (лат.).] (по выражению Николая Кузанского), здесь нет тайны ни на небе, ни на земле, ибо человек держит
в руках своих
начало смыкающейся цепи абсолютного, точнее, он сам
есть ее звено.
Впрочем, это не мешает Гартману считать, что «мистическое и религиозное чувство собственно и
есть творческое
начало в религии, подобно эстетическому чувству
в искусстве» (44).
Мысль первее нашего разума, «
в начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не
есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен
быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она
есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
«Это чудо
есть единое, которое
есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она
есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая
в себе и не уменьшающаяся и не сущая
в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν) душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица
в этом смысле
есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Познание Божества для человека, так же как и для чинов ангельских и для всякой твари, возможно лишь путем снисхождения Божества и ответного восхождения твари, только через сопричастие (ταΐς μετοχαΐς μύνον), «само же Оно, насколько Оно
есть в себе, по своему собственному
началу и свойству выше ума, сущности и знания» (de d. п., II, 4, с.
Рассуждая же
в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не
есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не
есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не
есть сила или свет; не живет и не
есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может
быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не
есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не
есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и
начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Бог не
есть сущность (субстанция — ουσία), как разумеется она просто или
в том смысле, что она
есть и
начало; и не
есть потенция, как разумеется потенция просто или
в том смысле, чтобы
быть посредствующей (срединой, μεσάτης); и не
есть энергия, как разумеется она просто или
в том смысле, что она
есть цель преднамечаемого сообразно потенции и вытекающего из сущности движения.
Твое всемогущество, Боже, оградило тебя стеной
в твоем раю, и стена
есть совпадение, где последующее совпадает с прежним, где конец совпадает с
началом, где альфа и омега
суть одно и то же (там же, 10, 42) (Николай Кузанский.
Ее называют эн («не
есть»), потому что мы не знаем и никто не может знать, что
было в этом
начале, так как это не может
быть достигнуто ни мудростью (хокма, вторая сефира [Сефиры (или сефироты) — согласно книге Зогар, десять творящих атрибутов бога, посредством которых он открывается и познается.]), ни разумом (бина, третья сефира)» (Зогар, de Pauly, III, 288 b).
Он
есть ничто и все, и
есть единственная воля,
в которой лежит мир и все творение,
в Нем все равновечно без
начала в одинаковом равновесии, мере и числе...
Эн-соф
есть трансцендентное Божество до раскрытия, Бог-Отец
есть первая ипостась триединого Бога.], —
в начале этого раскрытия.
«Поэтому должна
быть принята такая причинность, чрез которую нечто совершается, без того, чтобы эта причина не определялась далее еще через какую-либо предшествующую причину по необходимым законам, т. е. через абсолютную спонтанность причин, которые бы от себя
начинали ряд явлений, протекающих по законам природы, следовательно, трансцендентальную свободу, без которой даже
в развитии природы порядок явлений со стороны причин никогда не является полным» (370).
В доказательстве антитезиса Кант указывает на то, что свобода, допущенная
в качестве первой причинности, все-таки не помогает делу, потому что не способна вступить
в причинную связь,
будучи от нее принципиально отлична, а потому или не может
начать причинного ряда, или же его разрывает. «Природа и трансцендентальная свобода отличаются как закономерность и незакономерность» (371).
Если мир. возникает только
в процессе удаления из абсолютного, его убыли, и лишь
в этой убыли и состоит его собственная природа, то, очевидно, миротворящее
начало есть прогрессивно возрастающий минус абсолютного, или погружение его во зло: отсюда получается неизбежный антикосмизм, и самого Плотина лишь эллинский дух да непоследовательность спасали от сатанинского вывода, формулированного Мефистофелем...
Когда она, следовательно, восходит к первоосновам вещей и как бы сама творит себя, она
начинает быть в некоем нечто (descendens vero in principiis rerum, ас veluti seipsam creans in aliquo inchoat esse).
Основной вывод, который сам собой отсюда напрашивается,
будет тот, что
в природе «Бог соделал самого себя» [Ib., 17.], или что «мы не должны мыслить тварь и Бога как два различных между собой (
начала), но как одно и то же.
Исходя из своего религиозного монизма, для которого Божество
есть лишь глубина бытия, а не трансцендентное
начало, открывающееся миру, Эккегарт фактически устраняет откровение Божества
в собственном смысле, заменяя его самооткровением твари («прорывом» чрез тварность); соответственно этому спиритуалистически истолковывается и евангельская история.
«Если бы держал Он когда-либо
в себе совет, каким образом открыться, то Его откровение не
было бы от вечности, вне чувства и места, стало
быть, и тот совет должен
был бы иметь
начало и стать причиной
в Божестве, ради которой Бог совещался
в Троице Своей, должны бы
быть, следовательно,
в Боге мысли, которые явились Ему как бы
в виде образов, когда Он хотел идти навстречу вещам.
«Мы, христиане, говорим: Бог тройственен (dreifaltig), но един
в существе, обычно даже говорится, что бог тройственен
в лицах, это плохо понимается неразумными, а отчасти и учеными, ибо Бог не
есть лицо кроме как во Христе [Сын же «потому называется лицом, что он
есть самостоятельное существо, которое не принадлежит к рождению природы, но
есть жизнь и разум природы» (IV, 59, § 68).] (Gott ist keine Person als nur in Christo), но Он
есть вечнорождающая сила и царство со всеми сущностями; все берет свое
начало от него.
Отец
есть, во-первых, воля безосновности, Он
есть находящаяся вне всякой природы или
начал воля к чтойности (Ichts), которая стягивается
в наслаждении самооткровения.
А наслаждение (Lust)
есть стянутая сила воли или Отца и
есть Его Сын, сердце и седалище (Sitz), первое вечное
начало в воле, и потому называется Сыном, что Он берет вечное
начало в воле, самостягиванием воли.
Это собственно и
есть «внешний мир», «третье
начало»,
в котором мы живем.
«Вечность и время
есть одна вещь, но
в различных
началах.
Но
начало к движению твари, происшедшее
в Боге, не должно
быть названо» (Ciaassen, II, 64–65, 40, Frag.
Таким образом, вес вещи возникли из божественного вожделения и созданы
в сущность, так как
в начале не
было сущности, но лишь mysterium вечного рождения.
«После этой жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним
началом удалены, а
в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда по окончании этого мира
начало это пойдет
в эфир, сущность, как
было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся
в ее матери все ее дела.
Мир сотворен Богом,
есть творение,
в Творце он имеет
начало бытия своего: «руце Твои сотвористе мя и создаете мя», «Твой семь аз» (Пс. 118:73, 94), говорит сознание твари устами псалмопевца.
В Его власти стоял тот принцип
начала, который
был в нем как простая возможность и, следовательно, без Его воли
есть ничто, этот принцип
начала, который
в глубине своего существа Он усматривает как простую возможность сохранить
в скрытом состоянии или возвести к действительности.
Творческое да
будет не оставляет его случайным преемником или пассивной темнотой, но делает его
началом мирообразующим, с своим особым тварным центром, «становящееся абсолютное» (по выражению Вл. Соловьева [См.: Соловьев
В. С. Соч.
Здесь приличествует лишь благоговейное безмолвие пред непостижной,
в недрах Абсолютного совершающейся тайной, и нет ничего более безвкусного, как разные рациональные «дедукции» творения, претензии «гнозиса», все равно метафизического или мистического [
В чрезмерном «дедуцировании» творения и, следовательно,
в рационализме повинен и Вл. Соловьев, следующим образом рассуждающий об этом: «Если бы абсолютное оставалось только самим собою, исключая свое другое, то это другое
было бы его отрицанием, а, следовательно, оно само не
было бы абсолютным» (Органические
начала цельного знания.
В частности, «
начало творения
есть вместе с тем и
начало рождения Сына» (323) (а следовательно, и возникновения отдельной ипостаси Отца).
Это выделение Сына, которое собственно и может назваться рождением, может мыслиться лишь там, где вообще
есть речь о выделении, т. е.
в начале творения» (321).
«Для первых и блаженных (
начал) не существует стремления к будущему, потому что они уже
суть целое и имеют все, что может
быть нужно для жизни; посему они ничего не ищут, а поэтому и будущее
есть для них ничто: не
в чем состоять будущему.
Правда, эта последняя ступень, установляющая иерархическое соотношение Творца, Софии и мира, далеко не достаточно проявлена
в ранних и средних диалогах Платона, где может скорее получиться такое впечатление, что мир идей, София, и
есть самое высшее
начало мира, почти сливается с Божеством.
В этом учении Платон поразительно приближается к повествованию Ветхого и Нового Завета о том, что «
в начале (т. е.
в мире умопостигаемом, софийном) сотворил Бог небо и землю», и
в начале же «
было Слово, и Слово
было к Богу, Бог
был Слово» [Быт.
В самом деле, против мнимого платоновского дуализма, разъединяющего и противопоставляющего идеи и явления, Аристотель утверждает их неразрывность: идея
есть движущее
начало, цель, причина, энтелехия, она имманентна вещи и, однако,
есть для нее prius, онтологически ей предшествует, т. е. ей
в известном смысле трансцендентна.
Собственная же природа мира, насколько он отличается от Софии,
есть именно его ύλη (
в аристотелевском смысле), ничто, вызванное к бытию, но
в себе не имеющее бытия, причем
начало его бытия
есть София.
Но это
есть недоразумение еще и
в другом смысле: мир и София вовсе не образуют двух
начал или миров, находящихся
в том или ином отношении между собою, это — один и тот же мир.
В этом онтологическая сущность сотворения мира
в Начале, причем само это отделение потенциальности от актуальности, связанное с творческим оплодотворением ничто,
есть непостижимая тайна Божественного всемогущества.
Как энтелехия мира,
в своем космическом лике София
есть мировая душа, т. е.
начало, связующее и организующее мировую множественность, — natura naturans по отношению к natura naturata.
Она
есть та универсальная инстинктивно-бессознательная или сверхсознательная душа мира, anima mundi, которая обнаруживается
в вызывающей изумление целесообразности строения организмов, бессознательных функциях, инстинктах родового
начала.
С одной стороны, оно
есть ничто, небытие, но, с другой — оно же
есть основа этого становящегося мира,
начало множественности или метафизическое (а затем и трансцендентальное) место этого мира, и
в этом именно смысле Платон и определяет материю как «род пространства (το της χώρας), не принимающий разрушения, дающий место всему, что имеет рождение» (52 а) [Ср. там же. С. 493.].
«
В начале сотворил Бог небо и землю, земля же
была безвидна и пуста, и тьма над бездной, и Дух Божий носился над водой» (Быт. 1:1–2).
Эта «земля»
есть поэтому как бы космическая София, ее лик
в мироздании, женское его
начало, которое имеет силу, по творческому слову «да
будет», производить из себя твари, рождать от него [Каббала на своем реалистическом языке так изображет это сотворение земли и всего, что из нее произошло: Et Celui qui est en haut est le Pere de tout, c'est lui qui tout cree; c'est lui qui a fecondee la terre, qui est devenue grosse et a donne naissance ä des «produits».
В материализме, именно
в той первоначальной его форме, которая носит название гилозоизма, неправильное философское выражение дается правильному чувствованию материи, как зачинающего и плодоносящего, окачествованного
начала, материализм
есть смутный лепет о софийной насыщенности земли, и этим живым чувством земли («материи») он выгодно отличается от идеализма, для которого материя
есть незаконнорожденное понятие о ничто, или трансцендентальная χώρα, или убыль бытия, бытийный минус.
Эрос проявляется и
в состоянии тела, — здоровье и болезни, а потому и «врачебное искусство управляется этим богом», и гимнастика, и земледелие; им же управляются и музыка, которая
есть «περί άρμονίαν και υθμόν ερωτικών επιστήμη» (187 с) [Знание любовных
начал, касающихся строя и ритма (там же.