Неточные совпадения
С. 581 750.], говорит о вере как установляющей
бытие предмета и скрепляющей собой эмпирические показания и их логическую связь: согласно этому учению,
акт веры присутствует в каждом познавательном
акте [Эта теория подвергнута разбору проф. А. И. Введенским в его сборнике «Философские этюды» в очерке под заглавием: «Мистическая теория познания Соловьева».].
Полная трансцендентность предмета мышлению делала бы его вполне невозможным как объект мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в божественном разуме, в котором мышление и
бытие совпадают в едином
акте, нет и не может быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих естественное свойство разума человеческого.
Мир не создается
актом творения, он происходит из Единого, как бы изливаясь из божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей
бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Акт творения, изводящий мир в
бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное
бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Для Эриугены
бытие чувственного мира начинается с грехопадения человека, которое совершается не во времени, но в некотором вневременном
акте.
Творение есть
акт не только всемогущества и премудрости Божией, но и жертвоприносящей любви, он совершается ради наслаждения
бытием «другого», становящегося, во имя тварного «добро зело», безграничной любви к творению.
Парменид учит нас, что есть только
бытие, небытия же вовсе не существует; правда, он имел при этом в виду свое неподвижное, абсолютное Единое, субстанцию мира, которой только и принадлежит
бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому понятию абсолютного, очевидно, не имеет никакого значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию Абсолютного, к творческому
акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
Творением Бог полагает
бытие, но в небытии, иначе говоря, тем же самым
актом, которым полагает
бытие, Он сополагает и небытие, как его границу, среду или тень.
Тварь вызывается к
бытию творческим вневременным
актом, который раскрывается во времени и временем.
Как нельзя помыслить времени вне вечности и в отрыве от нее, так же нельзя допустить, чтобы хотя в одной точке
бытия отсутствовал, прекратившись за ненадобностью, божественный творческий
акт, ибо это означало бы метафизическое уничтожение
бытия, разложение меона в укон, ввержение твари в ее изначальное, темное ничтожество.
В начале, т. е. в Софии, через Софию, на основании Софии, Софиею, сотворил Бог
актом неизреченного и непостижимого во всемудрости и всемогуществе творчества, силу и природу коего мы ощущаем в каждом дыхании, в каждом миге своего
бытия, небо и землю.
Все это сотворено творческим словом Божиим, но уже не из ничего, а из земли, как постепенное раскрытие ее софийного содержания, ее идейной насыщенности [Св. Григорий Нисский развивает мысль о том, что в творении мира нужно различать два
акта, — общее и частное творение, — «в начале» и в течение шести дней, причем общее творение соответствует созданию в уконемеона-матери
бытия, а второе — выявление всего, находившегося в состоянии меональной аморфности.
Тварь поэтому не может с полной искренностью сказать себе: умри, ибо уже в самом
акте утверждения к небытию она осуществляет себя как
бытие — живое и жизнеутверждающееся начало.
И как только плотина
бытия прорвана была
актом грехопадения, небытие излилось в мир и наводнило все существующее: смерть стала всеобщим и последним врагом.
Нельзя помыслить об уничтожении ипостасности даже и у демонов, ибо основа
бытия ипостаси заключена в ней самой, она сама произносит о себе: аз есмь и не может быть уничтожена насильственно, отрицательно-творческим
актом.
Но вместе с тем, как разлучение души и тела, предназначенных к совместному
бытию, она есть
акт поистине противоестественный — предмет последнего ужаса и последнего упования.
Благодаря Голгофской жертве старый человек создается заново, оставаясь самим собой и после воскресения: последнее разделение в нем смерти и жизни,
бытия и небытия происходит на Страшном Суде, который и может быть в известном смысле рассматриваем как последний, заключительный
акт в цепи событий, в своей совокупности составляющих сотворение человека.
Историческое рождение человека, существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в собственном смысле, т. е.
акт божественного всемогущества, вызывающий к
бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение человека.
Но само искусство, возвещающее это евангелие Красоты, призвано ли оно действительно спасти ею мир, воззвать к
бытию в красоте не только кусок мрамора, но и всю тяжелую, безобразную плоть мира, совершить софиургийный
акт мирового преображения?
Это узрение произойдет таинственным и теперь для нас непостижимым метафизическим
актом, который положит конец совместному существованию добра и зла в их смешении и противопоставит благо, как
бытие, злу, как небытию.