Неточные совпадения
Она была «порядочная», без сомнения, держала себя совсем прилично,
хотя и смело, и одета была чудесно. До сих пор он помнит черную
большую шляпу с яркими цветами, покрытую кружевом, откуда, точно из-под навеса, глядели ее глаза и улыбались ему. Да, сразу начали улыбаться. Он было подумал: она над ним посмеивается, что он сидит таким дураком.
Пароход «Бирюч» опять пробирался по сомнительному плёсу,
хотя и шел к низовьям Волги и уже миновал две-три
больших стоянки.
— Ну, Вася! Не могу я тебя похвалить за то, что ты
больше года личину на себе носил, — это, брат, хуже всего остального. Ведь вороги-то мои
хотели донять меня тем, что над тобой Шемякин суд справили!
— Господин статский советник и на меня, кажется, в
большой претензии? — заговорил Кузьмичев. — Сердце у него неотходчиво. А вы, Василий Иваныч, рассудите: ежели бы каждый пассажир,
хотя бы и в чинах, начал распоряжаться за капитана, мы бы вместо фарватера-то скрозь бы побежали, ха-ха!
Калерия и ее мозжила. Ничего она не могла по совести иметь против этой девушки. Разве то, что та еще подростком от старой веры сама отошла, а Матрена Ниловна тайно оставалась верна закону, в котором родилась,
больше, чем Ефим Галактионыч. Не совладала она с ревностью матери. Калерия росла «потихоней» и «святошей» и точно всем своим нравом и обликом
хотела сказать...
Не
хотела Матрена Ниловна помириться и с тем, что «святоше» достанутся, быть может,
большие деньги, — она не знала, сколько именно, — а Симочке какой-нибудь пустяк. Ее душу неприязнь к Калерии колыхала, точно какой тайный недуг. Она только сдерживалась и с глазу на глаз с дочерью и наедине с самой собою.
Какая сила деньги — она теперь хорошо знала. В ее теперешнем положении свой капитал,
хотя бы и маленький, ох, как пригодится! Ведь она никаких прав не имеет на Васю. Он может ее выгнать, когда ему вздумается. У матери остались, правда, дом с мельницей, но она отдала их в аренду… не Бог знает какую. Тысячу рублей, вряд ли
больше. Матери и самой надо прожить.
Потянуло поскорее уйти из душных низких комнат сыскного отделения, разом «поставить крест» на своей потере,
хотя, ввиду близких
больших платежей, деньги на карманные расходы были бы весьма и весьма не лишние.
Она запросила шестнадцать рублей за
большой платок, с целую шаль. Теркин нашел эту цену непомерной и упорно начал торговаться,
хотя ему захотелось вон из душной галереи, где температура поднялась наверно до тридцати градусов.
— Деньги не больно
большие были, — добавил он небрежным тоном. — И вы, Арсений Кирилыч, — теперь дело прошлое, — совесть мою тогда пытали. Должно быть,
хотели поглядеть: поддамся я или нет?
— И теперь мне не нужно… Я вольная птица. Кого
хочу, того и люблю. Не забывай этого! Жизни не пожалею за любимого человека, но цепей мне не надо, ни подаяния, ни исполнения долга с твоей стороны. Долг-то ты исполнишь!
Больше ведь ничего в таком браке и не будет… Я все уразумела, Вася: ты меня не любишь, как любил год назад… Не лги… Ни себе, ни мне… Но будь же ты настолько честен, чтоб не притворяться… Обид я не прощаю… Вот что…
— Я тебе это говорю! Не то что уж любви в тебе нет… Жалости простой! Да я и не
хочу, чтобы меня жалели… И бояться нечего за меня: смерти
больше искать не стану… Помраченье прошло!.. Все, все предатели!
Но Теркин уже вскочил и сейчас все вспомнил. Лег он, дождавшись Калерии, в
большом волнении. Она его успокоила, сказала, что мальчик еще жив, а остальные дети с слабыми формами поветрия. Серафима прошла прямо к себе из лесу. Он ее не стал ждать и ушел наверх, и как только разделся, так и заснул крепко. Не
хотел он новых сцен и решил утром рано уехать в посад, искать доктора и побывать у местных властей.
Ему как будто стало приятно, что вот она теперь в его руках.
Хочет — выдаст ее судебной власти…
Большего она не заслуживает.
— Василий Иваныч! Грех!
Большой грех! Ведь она не вам
хотела зло сделать, а мне.
Теркин слушал станового и помнил, что ему надо узнать, где проживает Аршаулов, тот «горюн», который пострадал из-за кладенецких мужиков еще
больше, чем Иван Прокофьич; только не
хотел он без всякого перехода разузнавать о нем.
— Вольноотпущенный, мальчиком в дворовых писарях обучался, потом был взят в земские, потом вел дело и в управителях умер… Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости… Обликом я в отца…
Хотя матушка и считала себя, в некотором роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни
большого решпекта не имел.
— Все, все
хотят они спустить, — она кивнула головой туда, где стоял
большой дом. — Сначала это имение, а потом и то, дальнее. Старшая сестрица отберет все у братца своего, дочь доведет до распутства и вы гонит… иди на все четыре стороны. Вы — благородный человек, меня не выдадите. Есть во мне такое чувство, что вы, Василий Иваныч, сюда не зря угодили. Это перст Божий! А коли нет, так все пропадом пропадет, и Саня моя сгинет.
И садоводство он любил,
хотя и не выдавал себя за ученого садовника. Его привлекали
больше фруктовые деревья, прививка, уход за породами, перенесенными с юга. Бывало, если ему удавалось, хоть в виде кустика, вывести какое-нибудь южное деревцо, он холил его как родное дитя и сам говаривал, что носится с ним „ровно дурень с писаной торбой“.
Помнил его Теркин с детства самого раннего. Наверное знал мальчиком, какая птица издает его, но теперь не мог сказать. Это его как будто огорчило. Спрашивать у Хрящева он не
захотел. Ему уже
больше не говорилось… Весь он ушел в глаза и слух.
Да если б и этого не было — не
хочет она рук марать. Писать без подписи, измененным почерком — подло! А от своего имени — только
большего срама наесться!
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя
хотят повесить.
Слуга. Да хозяин сказал, что не будет
больше отпускать. Он, никак,
хотел идти сегодня жаловаться городничему.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и
больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да…
хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя.
Хотите, прочту?
Хотя очевидно было, что пламя взяло все, что могло взять, но горожанам, наблюдавшим за пожаром по ту сторону речки, казалось, что пожар все рос и зарево
больше и
больше рдело.