Неточные совпадения
В ней сознательно проводится метод исхождения, а не прихождения, исхождения из того, что открылось, увиделось
как свет, а не прихождения к тому, что еще не открылось, не увиделось
и погружено в тьму.
Нет чего-то
как сущности жизни,
и потому считают приличным говорить лишь о чем-то, допускают лишь общеобязательную науку о чем-то в царстве безвольного, безлюбовного скептицизма, в царстве расслабленного безверия.
Все, что я скажу в этой книге, будет дерзающей попыткой сказать «что-то», а не «о чем-то»,
и дерзость свою я оправдываю так же,
как оправдывал ее Хомяков.
И почти нельзя уже встретить людей, которые верили бы в философию так,
как верили в Греции,
как верили в Германии в эпоху ее философского расцвета.
И после того
как философия была превращена Гегелем в идол, философия была свергнута, она пала так низко,
как не падала еще никогда в истории человеческого самосознания.
Потом в той же классической философской стране Европы раздался клич «назад к Канту»,
и в разных формах неокантианства произошло
как бы возрождение философской мысли.
Нужно выйти из круга, а для этого необходимо сознать, что происходит не только философский кризис,
каких немало было в истории мысли, а кризис философии, т. е. в корне подвергается сомнению возможность
и правомерность отвлеченной рационалистической философии.
Философия перестала быть сакраментальной,
как была в древности
и в средние века, она подверглась обмирщанию
и стала философией полицейской, неблагодатной.
Религия может обойтись без философии, источники ее абсолютны
и самодовлеющи, но философия не может обойтись без религии, религия нужна ей
как пища,
как источник живой воды.
Философия не может претендовать быть всем, не достигает всеединства,
как утверждал Гегель, она всегда остается частной
и органически (не механически) подчиненной сферой.
Первые славянофилы, Киреевский
и Хомяков, яснее Вл. Соловьева сознавали, что лишь религиозно, а не философски, лишь в полноте жизни, а не в гнозисе достижим универсальный синтез, всеединство, так
как свободнее были от рационализма.
Но религиозный синтез не может быть дан лишь в конце, лишь в результате аналитико-дифференцирующего процесса, лишь для будущих поколений, он дан
и в начале, дан для всех живших
и живущих, дан
как истина, хранимая вселенской Церковью,
как древняя мудрость.
А в пантеистическом идеализме,
как в океане, тонет
и личность,
и свобода,
и конкретная реальность.
Скорее можно было бы назвать схоластикой отвлеченную философию
и современную гносеологию, так
как они порвали с духом жизни, жизни себя противопоставили.
Средневековая философия совсем не была такой безнадежной схоластикой,
как принято думать, к ней вновь
и вновь будут возвращаться.
Философия должна быть свободной, она
и будет свободной, когда будет церковной, так
как только в Церкви — свобода, освобождение от рабства
и необходимости.
Философия церковная есть философия, приобщенная к жизни мировой души, обладающая мировым смыслом — Логосом, так
как Церковь
и есть душа мира, соединившаяся с Логосом.
Кантианство
и есть порождение ложной, болезненной духовности, в Канте действительно нет уже никакого язычества, так
как нет матери-земли.
Если существует своеобразный дух России, то дух этот ищет истины
как пути
и жизни, т. е. истины живой, конкретной.
Путь этот был уже указан основоположниками славянофильства Киреевским
и Хомяковым, на пути этом стояли такие светочи,
как Достоевский
и Вл. Соловьев,
и по пути этому хотят идти представители наших новейших мистических течений.
Вопрос этот требует философского
и психологического углубления, так
как он не может быть решен исключительным отданием себя субъективным настроениям.
Существует три типических решения вопроса о взаимоотношении знания
и веры,
и,
как увидим ниже, решения эти, несмотря на различия, сходятся в том, что одинаково признают коренную противоположность знания
и веры, не ищут общей подпочвы в глубине.
Да
и какая наука возьмет на себя смелость решать эти вопросы?
Требование «научной» веры, замены веры знанием есть,
как мы увидим, отказ от свободы, от свободного избрания
и от вольного подвига, требование это унижает человека, а не возвышает его.
Религиозная вера вырождается в морализм
и в постулаты воли, так
как перестают видеть реальность бытия
и реальность Божества, оторвавшись от источника.
Как мы увидим ниже, вера есть функция воли, но вера
как субъективное
и произвольное психологическое состояние, зависящее от ограничения знания
и от настроений, есть или эстетическая забава, или моральное малодушие.
Акт знания не есть акт волевого избрания, [Школа Виндельбандта
и Риккерта ошибочно усматривает в познании свободное избрание
и тем этизирует гносеологию.]
и потому акт знания испытывается
как что-то твердое
и обязательное, тут почва не колеблется.
[У Липпса мы встречаем уже иной тип эмпиризма, не рационалистический
и не позитивистический; он
как бы признает опыт самой «жизни», а не только опыт «знания».
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности знания, но для познающего,
как для существа живого
и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта
и объекта, на раскрытии того же разума
и той же бесконечной жизни в бытии, что
и в познающем.
Это привело к формализму, который не имеет отношения к бытию
и к содержанию познания
и ни от
каких скептических опасностей не охраняет.
Но,
как увидим,
и замена знания верой была бы отказом нести бремя мировой фактичности, с которой мы связаны по собственной вине.
Но до этого акта веры, до вольного отречения
и согласия на все во имя веры не может открыться разумность веры, так
как это было бы принудительным знанием.
Мир знания
и веры условно даны
как разные порядки, но они могут быть сведены к единству.
Само зарождение автономной философии нового времени заключало уже в себе грех рационалистической разорванности
и рассеченности,
как мы видели в предшествующей главе.
Какая терминологическая путаница происходит, когда эмпирики не признают полного
и подлинного опыта, а лишь ограниченный
и конструированный, когда рационалисты не признают полного
и подлинного разума, а лишь ограниченный
и оторванный от мировой жизни.
С нашей точки зрения, гностицизм
и прагматизм, интеллектуализм
и волюнтаризм одинаково должны быть преодолены, так
как должна быть сознана изначальная данность в нас божественного.
Что Христос воскрес, что Правда победила в мире зло, вырвала корень зла — смерть, это не дано
как факт принудительный
и доказательный.
Неумирающая в нас связь с большим разумом открывает нам возможность мыслить такое бытие, в котором третье не исключается, в котором все может быть
и А
и не А,
и белым
и черным, равно
как может быть вневременным
и внепространственным.
И вера должна уважать знание
как необходимое добро в данном дефектном состоянии мира
и человечества.
Как это ни парадоксально покажется, но нужно сказать, что именно христианство расчистило духовно почву для развития научного естествознания
и техники.
Естествознание
и техника XIX века обязаны своим развитием христианству, хотя
и не сознают этого, так
как сбивает с толку средневековье, бывшее прямым последствием христианства.
Религиозный гнозис лишь превращает частную научную истину в истину полную
и цельную, в истину
как путь жизни.
Созерцание общих идей
как реальностей дается лишь победой над ограниченной чувственностью
и рассудочностью, благодатным расширением опыта.
Не верят те, которые не хотят верить в глубине своего умопостигаемого характера, так
как слишком хотят по своему рассудку
и произволу устроить мир.
Бытие не есть непременно объект,
как склонны утверждать критические идеалисты, оно в такой же мере
и субъект.
Безумие — рассматривать бытие
как результат объективирования
и рационализирования познающего субъекта, ставить бытие в зависимость от категорий познания, от суждения.
Бытие ни в
каком смысле не зависит от мышления
и познания, оно предшествует самому первоначальному познавательному акту, оно скрыто за самим этим познавательным актом.
Гносеология должна начать с установления различия между первичным нерационализированным сознанием
и сознанием вторичным, рационализированным, в то время
как обычно она начинает с сознания уже рационализированного
и иного не признает.
Критическая гносеология — человеческого происхождения,
и где же ей возвыситься над антропологизмом,
как хочет Гуссерль
и др.
Неудача Шеллинга тем объясняется, что он пытался чисто философски утвердить тождество субъекта
и объекта, в то время
как тождество это должно быть сначала утверждено религиозно, а потом уже формулировано церковной философией.