Неточные совпадения
И роковой смысл этого выпадения я вижу даже не в
том, что он дает перевес враждебной нам стороне.
И ныне перед европейским миром стоят более страшные опасности, чем
те, которые я видел в этой войне.
Если мировая война будет еще долго продолжаться,
то все народы Европы со старыми своими культурами погрузятся во
тьму и мрак.
Если война еще будет продолжаться,
то Россия, переставшая быть субъектом
и превратившаяся в объект, Россия, ставшая ареной столкновения народов, будет продолжать гнить,
и гниение это слишком далеко зайдет к дню окончания войны.
Темные разрушительные силы, убивающие нашу родину, все свои надежды основывают на
том, что во всем мире произойдет страшный катаклизм
и будут разрушены основы христианской культуры.
И тогда может наступить конец Европы не в
том смысле, в каком я писал о нем в одной из статей этой книги, а в более страшном
и исключительно отрицательном смысле слова.
Идея России остается истинной
и после
того, как народ изменил своей идее, после
того, как он низко пал.
Мы должны почувствовать
и в Западной Европе
ту же вселенскую святыню, которой
и мы сами были духовно живы,
и искать единения с ней.
Но духовная культура России,
то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка
и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
То, что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным
и замкнутым, станет мировым
и общечеловеческим, не восточным только, но
и западным.
И если народы Запада принуждены будут, наконец, увидеть единственный лик России
и признать ее призвание,
то остается все еще неясным, сознаем ли мы сами, чт́о есть Россия
и к чему она призвана?
И Россия не была бы так таинственна, если бы в ней было только
то, о чем мы сейчас говорили.
И самым коренным грехом славянофильства было
то, что природно-исторические черты русской стихии они приняли за христианские добродетели.
Классы
и сословия слабо были развиты
и не играли
той роли, какую играли в истории западных стран.
Русские почти стыдятся
того, что они русские; им чужда национальная гордость
и часто даже — увы! — чуждо национальное достоинство.
Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека
и призывал к вселенскому духу, проповедовал
и самый изуверский национализм, травил поляков
и евреев, отрицал за Западом всякие права быть христианским миром.
Русское национальное самомнение всегда выражается в
том, что Россия почитает себя не только самой христианской, но
и единственной христианской страной в мире.
Но
тот же национализм царит
и в господствующей церкви.
Тот же национализм проникает
и в славянофильскую идеологию, которая всегда подменяла вселенское русским.
Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения
и благоговения перед святостью, подобно
тому как он хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени.
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с
тем же неверным соотношением мужественного
и женственного начала, с неразвитостью
и нераскрытостью личности, во Христе рожденной
и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.
Россия — самая не буржуазная страна в мире; в ней нет
того крепкого мещанства, которое так отталкивает
и отвращает русских на Западе.
В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь
тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли
и земного благоустройства.
То же есть
и в русском сектантстве, в мистической народной жажде, в этом исступленном желании, чтобы «накатил Дух».
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами,
и русская литература,
и русская мысль,
и жуткая судьба русских писателей,
и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы
и в
то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать
тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы
и духовных далей, страна странников, скитальцев
и искателей, страна мятежная
и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.
Почвенные слои наши лишены правосознания
и даже достоинства, не хотят самодеятельности
и активности, всегда полагаются на
то, что другие все за них сделают.
С этим связано
то, что все мужественное, освобождающее
и оформляющее было в России как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину.
Русский народ почти уже готов был примириться с
тем, что управлять им
и цивилизовать его могут только немцы.
Блестящий пример полной утери истинного самосознания
и полной
тьмы от бахвальства
и самомнения являет ныне Германия.
Мужественное, светоносное сознание народа — всегда критическое, всегда освобождающее от собственной
тьмы и порабощенности, всегда есть овладение хаотическими в себе стихиями.
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы
и мести, от
того отрицания ценного в духовной культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
Война должна освободить нас, русских, от рабского
и подчиненного отношения к Германии, от нездорового, надрывного отношения к Западной Европе, как к чему-то далекому
и внешнему, предмету
то страстной влюбленности
и мечты,
то погромной ненависти
и страха.
Это всемирное по своим притязаниям мессианское сознание евреев было оправдано
тем, что Мессия явился в недрах этого народа, хотя
и был отвергнут им.
Христианство не допускает народной исключительности
и народной гордости, осуждает
то сознание, по которому мой народ выше всех народов
и единственный религиозный народ.
Христианское мессианское сознание не может быть утверждением
того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы
и христианского удела, а все остальные народы — низшие, не христианские
и лишены религиозного призвания.
Христианское мессианское сознание может быть лишь сознанием
того, что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский
и мир германский.
Исключительное господство восточной стихии в России всегда было рабством у женственного природного начала
и кончалось царством хаоса,
то реакционного,
то революционного.
Эти апокалиптические, пророчественные ожидания находятся в противоречии с
тем чувством, что русские уже град свой имеют
и что град этот — «святая Русь».
И если можно многое привести в защиту
того тезиса, что Россия — страна охранения религиозной святыни по преимуществу
и в этом ее религиозная миссия,
то не меньше можно привести в защиту
того антитезиса, что Россия по преимуществу страна религиозного алкания, духовной жажды, пророческих предчувствий
и ожиданий.
То же противоречие, которое мы видим в национальном гении Достоевского, видим мы
и в русской народной жизни, в которой всегда видны два образа.
И в этом опять нет
того мужественного, активного
и творящего духа, который всего более нужен России для выполнения мировой задачи, к которой она призвана.
Так как царство Божие есть царство абсолютного
и конечного,
то русские легко отдают все относительное
и среднее во власть царства дьявола.
Русские постоянно находятся в рабстве в среднем
и в относительном
и оправдывают это
тем, что в окончательном
и абсолютном они свободны.
По-иному, но
та же русская черта сказалась
и у наших революционеров-максималистов, требующих абсолютного во всякой относительной общественности
и не способных создать свободной общественности.
Это все
та же разобщенность мужественного
и женственного начала в недрах русской стихии
и русского духа.
То же
и в государственности, по существу серединной
и относительной.
Есть тайна особенной судьбы в
том, что Россия с ее аскетической душой должна быть великой
и могущественной.
Розанов — необыкновенный художник слова, но в
том, что он пишет, нет аполлонического претворения
и оформления.
Он готов отрицать на следующей странице
то, что сказал на предыдущей,
и остается в целостности жизненного, а не логического процесса.
Многих пленяет в Розанове
то, что в писаниях его, в своеобразной жизни его слов чувствуется как бы сама мать-природа, мать-земля
и ее жизненные процессы.