Неточные совпадения
Доныне религия, мистика и
философия были так нечеловечны и бесчеловечны и с имманентной неизбежностью вели к безбожному позитивизму.
Кант и Гегель, Конт и Спенсер, Коген и Риккерт, Вундт и Авенариус — все хотят, чтобы
философия была наукой или наукообразной.
И дальше еще характернее: «
Философия примет форму и язык истинной науки и признает за несовершенность то, что
было в ней столько раз превозносимо до небес и служило даже предметом подражания, а именно: глубокомыслие.
Борьба против мудрости и глубокомыслия и
есть борьба против
философии, против творческой интуиции в познании, против творческой роли личной гениальности и одаренности в философском познании.
И метафизическая
философия по-своему хотела
быть научной и для своего времени казалась и условно
была научной.
Геометрический метод Спинозы
был таким же стремлением к научности в
философии, как и трансцендентальный метод Канта.
И схоластическая средневековая
философия вся
была проникнута упорным и всеохватывающим стремлением сделать формальной наукообразной дисциплиной не только
философию, но и теологию.
Научная
философия Когена
есть прямое наследие схоластической
философии.
Для Фомы Аквинского метафизика
была строгой наукой о сущем и принципах сущего [Превосходное изложение
философии Фомы Аквинского дает Sertillanges в двухтомной работе «S.
Для Фомы Аквинского
философия есть «наука о сущем как таково и о первых его причинах» (т. 1, с. 23). «La métaphysique étant la sciene de l’être et des principes de l’être» (с. 27).
Фома Аквинский не знал критических сомнений новой
философии, его наука
была догматическая.
Философия была прислужницей теологии — это можно понимать и так, что
философия делала теологию научной, наукообразной.
После всех критических сомнений новой
философии у Когена гносеология превращается в новый род метафизики, наука о категориях перерождается в науку о сущем и его принципах, как это
было уже у Гегеля [У нас крайним сторонником этого перерождения гносеологизма в онтологизм на почве когенианства является Б. Яковенко.
Схоластический принцип и
есть принцип господства школьности, научности, наукообразной рациональности над
философией и над всей культурой своего времени.
Всегда схоластично желание
философии быть универсальной наукой своего времени.
Философия ни в каком смысле не
есть наука и ни в каком смысле не должна
быть научной.
Почему
философия должна
быть научна?
Казалось бы, так ясно, что
философия должна
быть философской, исключительно философской, а не научной, подобно тому как мораль должна
быть моральной, религия — религиозной, искусство — художественным.
Философия — первороднее, исконнее науки, она ближе к Софии; она
была уже, когда науки еще не
было, она из себя выделила науку.
Нельзя уже
будет говорить о
философии наряду с наукой, искусством, моралью и т. п.
Но германское критическое сознание пришло не только к тому, что
философия должна
быть научной, — оно признало власть научности и над сферой религиозной, моральной, эстетической, общественной.
Чтобы яснее стала невозможность и ненужность научной
философии, важно подчеркнуть вывод, что наука
есть послушание необходимости.
Если наука
есть экономическое приспособление к мировой данности и послушание мировой необходимости, то почему же и в каком смысле
философия должна зависеть от науки и
быть наукой?
Прежде всего и уж во всяком случае
философия есть общая ориентировка в совокупности бытия, а не частная ориентировка в частных состояниях бытия.
По своей сущности и по своей задаче
философия никогда не
была приспособлением к необходимости, никогда подлинные, призванные философы не
были послушны мировой данности, ибо философы искали премудрой истины, превышающей данный мир.
Заветной целью
философии всегда
было познание свободы и познание из свободы.
Философия всегда стремилась
быть освобождением человеческого духа от рабства у необходимости.
Философия может исследовать тот логический аппарат, который
есть приспособление мышления к мировой необходимости, но она сама не может стоять в рабской зависимости от этого аппарата.
Философия есть познавательный выход из мировой данности, прозрение, преодолевающее мировую необходимость.
Философия есть принципиально иного качества реакция на мир, чем наука, она из другого рождается и к другому направляется.
Подчинение
философии науке
есть подчинение свободы необходимости.
Научная
философия есть порабощенная
философия, отдавшая свою первородную свободу во власть необходимости.
Неволя у мировой данности, обязательная для науки, для
философии есть падение и измена познавательной воле к свободе.
И если бы мир
был дан исключительно материальным, то
философия не обязана
была бы
быть материалистической.
И так как подлинный пафос
философии всегда
был в героической войне творческого познания против всякой необходимости и всякого данного состояния бытия, так как задачей
философии всегда
был трансцензус, переход за грани, то
философия никогда не
была наукой и не могла
быть научной.
Философия хранит познание истины как мужскую солнечную активность в отношении к познаваемому [Р. Штейнер в одной из первых своих работ, «Истина и наука», написанной без всякой теософической терминологии, удачно выражает творческую природу познания истины: «Истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то реального, но
есть свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы его сами не производили.
Философия есть творчество, а не приспособление и не послушание.
Освобождение
философии как творческого акта
есть освобождение ее от всякой зависимости от науки и от всяких связей с наукой, т. е. героическое противление всякому приспособлению к необходимости и данности.
Философия есть искусство, а не наука.
Философия есть искусство познания в свободе через творчество идей, противящихся мировой данности и необходимости и проникающих в запредельную сущность мира.
В
философии есть победа человеческого духа через активное противление, через творческое преодоление; в науке — победа через приспособление, через приведение себя в соответствие с данным, навязанным по необходимости.
В науке
есть горькая нужда человека; в
философии — роскошь, избыток духовных сил.
В
философии есть что-то праздничное и для утилитаристов будней столь же праздное, как и в искусстве.
Для поддержания жизни в этом мире
философия никогда не
была необходима, подобно науке, — она необходима
была для выхода за пределы данного мира.
Нельзя отрицать относительное значение логических категорий, на которых покоится научное познание, но придавать им высший и абсолютный онтологический смысл
есть просто одна из ложных
философий, плененных мировой данностью, бытием в состоянии необходимости.
История
философии настолько принципиально и существенно отличается от истории науки, что написать историю научной
философии было бы невозможно.
В истории
философии никогда не
было и
быть не может элементов научного прогресса.
История
философии есть в конце концов история самосознания человеческого духа, целостной реакции духа на совокупность бытия.
Уклон
философии к наукообразности
есть один из речных уклонов, сопутствующих истории философского самосознания во все времена.
И в Греции, и в Средние века, и даже в Индии, всюду и всегда
были попытки придать
философии наукообразный характер, приспособить ее к науке своего времени, согласовать ее с необходимостью.
Неточные совпадения
Но происшествие это
было важно в том отношении, что если прежде у Грустилова еще
были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру
философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
Так что, несмотря на уединение или вследствие уединения, жизнь eго
была чрезвычайно наполнена, и только изредка он испытывал неудовлетворенное желание сообщения бродящих у него в голове мыслей кому-нибудь, кроме Агафьи Михайловны хотя и с нею ему случалось нередко рассуждать о физике, теории хозяйства и в особенности о
философии;
философия составляла любимый предмет Агафьи Михайловны.
— Я думаю, — сказал Константин, — что никакая деятельность не может
быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, — сказал он, с решительностью повторяя слово философская, как будто желая показать, что он тоже имеет право, как и всякий, говорить о
философии.
Сергей Иванович еще раз улыбнулся. «И у него там тоже какая-то своя
философия есть на службу своих наклонностей», подумал он.
Она знала, что в области политики,
философии богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он
был совершенно лишен, у него
были самые определенные и твердые мнения.