Неточные совпадения
Моя книга
не принадлежит вполне ни к одному из
этих типов.
Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке.
Это философское познание и осмысливание
не есть память о бывшем,
это есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего.
Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было
это чуждо, я ни с чем
не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному».
Я решаюсь занять собой
не только потому, что испытываю потребность себя выразить и отпечатлеть свое лицо, но и потому, что
это может способствовать постановке и решению проблем человека и человеческой судьбы, а также пониманию нашей эпохи.
Это, вероятно,
не случайно и наложило печать на мою душевную формацию.
Это уже был мир несколько иной, чем Печерск, мир дворянский и чиновничий, более тронутый современной цивилизацией, мир, склонный к веселью, которого Печерск
не допускал.
До
этого ничего
не могу припомнить.
После
этого тоже некоторое время ничего
не припоминаю.
В
этом майоратном имении, находившемся на самой границе Германии, мы никогда
не жили.
Никакой связи с
этой собственностью
не было.
Но я никогда
не любил
этого мира и еще в детстве был в оппозиции.
У меня совсем
не выработалось товарищеских чувств, и
это имело последствие для всей моей жизни.
Никогда никто
не натолкнул меня на занятия философией,
это родилось изнутри.
Кстати, любовь к карточной игре и притом с азартом я изжил мальчиком и более к
этому не возвращался.
У меня никогда
не было особенно страха смерти,
это не моя черта.
И
это относится
не только ко мне, но в такой же степени к другим.
Это выражалось и в том, что я любил устраивать свою комнату и выделять ее из всей квартиры,
не выносил никаких посягательств на мои вещи.
Я
не любил светское аристократическое общество, и с известного момента
это превратилось в глубокое отталкивание и жажду полного разрыва.
Это чувство особенности
не следует смешивать с самомнением.
Человек огромного самомнения может себя чувствовать слитым с окружающим миром, быть очень социализированным и иметь уверенность, что в
этом мире, совсем ему
не чуждом, он может играть большую роль и занимать высокое положение.
Вместе с тем
это мое коренное чувство
не следует смешивать с complex d’infériorité [Комплекс неполноценности (фр.).], которого у меня совсем нет.
Я отнюдь
не застенчивый человек, и я всегда говорил и действовал уверенно, если
это не касалось деловой, «практической» стороны жизни, где я всегда себя чувствовал беспомощным.
При
этом «сей мир» переживается как
не подлинный,
не первичный и
не окончательный.
Я никогда
не любил рассказов об эмоциональной жизни людей, связанных с ролью любви; для меня всегда было в
этом что-то неприятное, мне всегда казалось, что
это меня
не касается, у меня
не было интереса к
этому, даже когда речь шла о близких людях.
И самым большим моим грехом, вероятно, было то, что я
не хотел просветленно нести тяготу
этой обыденности, то есть «мира», и
не достиг в
этом мудрости.
Никакой заслуги в
этом я
не вижу.
За
этим внешним пластом скрывалась, вероятно, гордость, но гордость, которой я
не хотел обнаружить.
Во мне вообще мало подпольности, хотя
это совсем
не значит, что у меня мало плохого.
Это не есть настоящее смирение.
Я никогда
не мог испытывать мления и
не любил
этого состояния.
Мне
этот мир
не только чужд, но и представляется
не настоящим, в нем объективируется моя слабость и ложное направление моего сознания.
Я
не мог примириться с тем, что
это мгновение быстро сменяется другим мгновением.
Это, конечно,
не евангельская и
не мудрая настроенность.
Странно, что
этот мир
не казался мне беспредельным, бесконечным, наоборот, он мне казался ограниченным по сравнению с беспредельностью и бесконечностью, раскрывавшейся во мне.
Меня часто упрекали в том, что я
не люблю достижения, реализации,
не люблю успеха и победы, и называли
это ложным романтизмом.
Я действительно
не верю, чтобы в
этом мировом плане, в мире объективированном и отчужденном возможна была совершенная реализация.
Но
это революционность трансцендентного, а
не имманентного.
Если во мне был эгоизм, то
это был скорее эгоизм умственного творчества, чем эгоизм наслаждений жизни, к которым я никогда
не стремился.
Но у меня совсем
не было ослабленного чувства реальности вообще и реальности
этой нелюбимой действительности.
Если мое мироощущение пожелают назвать романтизмом, то
это романтизм
не пассивный, а активный,
не мягко-мечтательный, а жестко-агрессивный.
Но я соединял одиночество с социальностью (
это не следует смешивать с социализированностыо природы).
Этот родной мир был
не я сам, но он был во мне.
Но я затрудняюсь выразить всю напряженность своего чувства «я» и своего мира в
этом «я»,
не нахожу для
этого слов.
Может быть, именно вследствие
этих моих свойств мне всегда казалось, что меня плохо понимают,
не понимают главного.
Но
этим не решалась для меня метафизическая тема одиночества.
Будущее всегда в конце концов приносит смерть, и
это не может
не вызывать тоски.
Но
это мало объясняет и ничего
не разрешает.
Тоска очень связана с отталкиванием от того, что люди называют «жизнью»,
не отдавая себе отчета в значении
этого слова.
Неточные совпадения
Частный пристав. Антон Антонович,
это коробка, а
не шляпа.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что
это за жаркое?
Это не жаркое.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам
это заметить, но все как-то позабывал.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню
это! А все
эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с
этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.