В России революция либеральная, буржуазная, требующая правового строя, была утопией, не соответствующей
русским традициям и господствовавшим в России революционным идеям.
Неточные совпадения
Но в
русском православии произошел перерыв единственной возможной философской
традиции.
Народы Запада, французы в особенности, гораздо семейственнее
русских и с большим трудом порывают с семейными
традициями.
Могут сказать, что
русским легче было сомневаться в культуре и восставать против нее, потому что они менее были проникнуты
традициями греко-римской культуры и от меньших богатств приходилось отказываться.
Этот аргумент, связанный с тем, что в
русском сознании и мысли XIX в. было меньше связанности с тяжестью истории и
традиции, ничего не доказывает.
Русская народная душа воспитывалась не столько проповедями и доктринальным обучением, сколько литургически и
традицией христианского милосердия, проникшей в самую глубину душевной структуры.
Русский духовно-культурный ренессанс был встречен очень враждебно левой интеллигенцией, как измена
традициям освободительного движения, как измена народу, как реакция.
Но был и возврат к
традициям русской мысли XIX в., к религиозному содержанию
русской литературы, к Хомякову, к Достоевскому и Вл. Соловьеву.
Произошла также острая национализация Советской России и возвращение ко многим
традициям русского прошлого.
Русское революционное движение,
русская устремленность к новой социальности оказались сильнее культурно-ренессансного движения; движение опиралось на поднимающиеся снизу массы и было связано с сильными
традициями XIX в.
Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным
русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием.
Неточные совпадения
— Эти молодые люди очень спешат освободиться от гуманитарной
традиции русской литературы. В сущности, они пока только переводят и переписывают парижских поэтов, затем доброжелательно критикуют друг друга, говоря по поводу мелких литературных краж о великих событиях
русской литературы. Мне кажется, что после Тютчева несколько невежественно восхищаться декадентами с Монмартра.
«Семь епископов отлучили Льва Толстого от церкви. Семеро интеллигентов осудили, отвергают
традицию русской интеллигенции — ее критическое отношение к действительности,
традицию интеллекта, его движущую силу».
В этом обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием
традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый
русский характер московского общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
И этим я в
традиции русской мысли, которая всегда была историософической.
Начали искать
традиций для
русской философской мысли и находили их у славянофилов, у Вл. Соловьева, но более всего у Достоевского.