Неточные совпадения
Философия есть часть жизни и опыт жизни, опыт жизни
духа лежит в основании философского познания.
Поэтому для
философии бытие есть
дух, для науки же бытие есть природа.
[См. мою книгу «
Философия свободного
духа».]
И отличие это в том, что
философия исследует человека из человека и в человеке, исследует его как принадлежащего к царству
духа, наука же исследует человека как принадлежащего к царству природы, т. е. вне человека, как объект.
Принципиально отличать
философию от науки только и можно, признав, что
философия есть необъективированное познание, познание
духа в себе, а не в его объективации в природе, т. е. познание смысла и приобщение к смыслу.
Не может быть
философии о чужих идеях, о мире идей, как предмете, как объекте,
философия может быть лишь о своих идеях, о
духе, о человеке в себе и из себя, т. е. интеллектуальным выражением судьбы философа.
Может показаться очень гордым и возвеличивающим достоинство человека учение о том, что Божество в человеке приходит к самосознанию, что мировой
дух достигает своей вершины через
философию, которая есть дело человека.
В познании
духа, которое и есть
философия, должно быть внутреннее родство познающего со своим предметом, должно быть признание реальности
духа, должен быть творческий духовный опыт.
Когда Клагес видит в возникновении сознания, интеллекта,
духа декаданс жизни, болезнь, он, в сущности, выражает на языке науки и
философии древнее сказание о грехопадении и утере рая, но натурализирует идею рая и думает, что он возможен в мире падшем.
[См. мои книги «Смысл творчества» и «
Философия свободного
духа».]
[О профетизме см. мою книгу «
Философия свободного
духа».]
Философия активизма — прометеевская, титаническая философия — есть, конечно,
философия духа, как то было у Фихте, а не философия материалистическая.
Неточные совпадения
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над
духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы светских проповедников церковной
философии:
— XIX век — век пессимизма, никогда еще в литературе и
философии не было столько пессимистов, как в этом веке. Никто не пробовал поставить вопрос: в чем коренится причина этого явления? А она — совершенно очевидна: материализм! Да, именно — он! Материальная культура не создает счастья, не создает.
Дух не удовлетворяется количеством вещей, хотя бы они были прекрасные. И вот здесь — пред учением Маркса встает неодолимая преграда.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального
духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной
философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад я был честен, чист, горд; полчаса позже этот святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а „честный и гордый“ человек в величайшего негодяя! Гордый
дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над
философией, нравственностью, развитием! Однако
дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
В основании
философии, которая принадлежит царству
Духа, а не царству Кесаря, лежит пережитый духовно-религиозный опыт, а не только опыт Кьеркегора и Ницше, как хочет Ясперс.