Неточные совпадения
Философия есть
любовь к мудрости и раскрытие мудрости в
человеке, творческий прорыв к смыслу бытия.
Человек есть существо принципиально раздвоенное, совмещающее противоположности,
любовь и ненависть, чистоту и нечистоту, сосредоточенность и рассеянность и т. п.
Если
человек стремится к свободе путем насилия, к
любви путем ненависти, к братству путем раздора, к истине путем лжи, то возвышенная цель этого
человека не может смягчить нравственно неблагоприятной его оценки.
Я даже думаю, что если бы
человек стремился к насилию путем свободы, к ненависти путем
любви, к лжи путем правдивости, к раздору путем братства, то он нравственно оказался бы выше.
Евангелие показывает, что
люди бывают мерзки и лицемерны из
любви к добру, из
любви к добру истязают
человека и забывают о
человеке.
[Очень тонкие есть замечания в книге М. Шелера «Wesen und Formen der Sympatie».] Руководиться в своих нравственных актах
любовью к добру, а не к
человеку, к живым существам и значит практиковать этику, противоположную христианской, евангельской, быть фарисеем и законником.
Выше же
любви к ближнему, к
человеку стоит лишь
любовь к Богу, который тоже есть конкретное существо, личность, а не отвлеченная идея добра.
Любовью к Богу и
любовью к
человеку исчерпывается евангельская мораль, все же остальное не специфически евангельское и лишь подтверждает закон.
Любовь к «дальнему», отвлеченному
человеку и отвлеченному человечеству есть
любовь к отвлеченной идее, к отвлеченному добру, а не
любовь к
человеку.
И различие тут нужно видеть прежде всего в том, что христианская
любовь конкретна и лична, гуманистическая же
любовь отвлеченна и безлична, что для христианской
любви дороже всего
человек, для гуманистической же
любви дороже всего «идея», хотя бы то была «идея» человечества и человеческого блага.
Она создана словами Христа, что
человек выше субботы, и Христовой заповедью
любви к ближнему.
«Добрые дела» начинают понимать не как проявление
любви к Богу и к ближнему, к живому существу, не как обнаружение благостной силы, дающей жизнь другим существам, а как способ самоспасения и самооправдания, как путь осуществления отвлеченной идеи добра, за которое
человек получает награду в будущей жизни.
«Добрые дела», которые совершаются не из
любви к
людям и не из заботы о них, а для спасения собственной души, совсем не добрые.
Помочь ближнему, совершать добрые дела нужно не для спасения души, а из непосредственной
любви, для соединения
людей, для сочетания душ в Царстве Божьем.
Любовь к
человеку самоценна, она имеет в себе имманентное качество добра.
Он может убить то, что называют естественной, гуманистической жалостью к
людям, и не вызвать благостной
любви Христовой.
Весь смысл
любви к врагам тот, что лишь она преодолевает дурную бесконечность зла, перерезывает цепь зла, переводит
людей в другой план.
Есть первичная творческая интуиция, творческий замысел художника, когда ему звучит симфония, предстоит живописный образ или образ поэтический, внутреннее, не выраженное еще открытие и изобретение, внутренний творческий акт
любви к
человеку, тоже ни в чем еще не выраженной.
Но гениальной может быть
любовь мужчины к женщине, матери к ребенку, гениальной может быть забота о ближних, гениальной может быть внутренняя интуиция
людей, не выражающаяся ни в каких продуктах, гениальным может быть мучение над вопросом о смысле жизни и искание правды жизни.
Любовь может победить терзающую
человека половую страсть.
Любовь есть не только источник творчества, но сама
любовь к ближнему, к
человеку есть уже творчество, есть излучение творческой энергии, обладающей радиоактивностью.
Творческая этика требует
любви в каждом
человеке к его творческому лику, образу и подобию Божьему в нем, т. е. к самому
человеку, как к самоценности, а не только к Богу в нем, не только к добру в нем, к истине в нем, к сверхчеловеческому в нем.
Любовь понимается как закон, за исполнение которого
человек получает награду.
Также ложен всякий идеализм, который знает
любовь к идее, но не знает
любви к
человеку и всегда готов превратить
человека в орудие этой идеи.
Когда же он чувствует наслаждение от творческого акта, открывающего истину, создающего красоту или излучающего
любовь на другого
человека, он вспоминает о рае.
Человек мучится оттого, что не обладает предметом своей половой
любви.
Всякий творческий акт наш, совершенный в отношении к
людям, акт
любви, жалости, помощи, миротворения, не только есть будущее, он есть вечное.
Это созерцание, этот экстаз
любви возможен не только в отношении к Богу и горнему миру, но в отношении к природе и
людям.
Гордый уход духа от мира и
людей в горние высоты и скупость, нежелание разделить с другими свои богатства есть нехристианская настроенность, недостаток
любви и, в конце концов, недостаток творчества, ибо творчество щедро и отдает.
И вот трагизм нравственной жизни, как было уже сказано, совсем не в столкновении добра и зла, божественного и дьявольского, трагизм прежде всего в столкновении одного добра с другим добром, одной ценности с другой ценностью —
любви к Богу и
любви к
человеку,
любви к отечеству и
любви к близким,
любви к науке или искусству и
любви и жалости к
человеку и т. п.
Человек иногда жертвует
любовью, в которой видит величайшую ценность и благо, во имя ценности другого порядка, во имя сохранения особенным образом понятой свободы, во имя семейных привязанностей, во имя жалости к другим
людям, страдающим от этой
любви.
Но и наоборот,
человек может пожертвовать несомненной ценностью своей свободы и своего дела в мире, ценностью семьи и ценностью сострадания к
людям во имя бесконечной ценности
любви.
Если трагедия
любви возникла от столкновения ценности
любви с социальными институтами, связывающими
человека, с порабощающей волей родителей, с невозможностью развода, с боязнью общественного мнения и пр., то это не есть еще чистая и вечная стихия трагического.
Чистая трагедия возникает, когда
люди совершенно свободны и когда происходит столкновение ценностей — ценности
любви с ценностью свободы, или творческого призвания, или высшей ценности
любви к Богу и божественному совершенству, когда приходится бороться за вечный богоподобный образ
человека, с которым
любовь связана, но с которым она может и вступить в конфликт.
Так, если
любовь будет освобождена от социальных уз, социальных предрассудков и насилий, то это нужно не для того, чтобы
люди могли наслаждаться
любовью и удовлетворять свои желания, а для того, чтобы обнаружился внутренний трагизм, серьезность и глубина
любви.
Любовь к самому добру и неустанное стремление к добру делает злобным, недоброжелательным и беспощадным по отношению к
человеку.
Только Евангелие понимает это и указывает новые пути, непонятные для закона, —
любовь к врагам, неосуждение ближних и грешников, мытари и грешники впереди идут в Царство Небесное,
человек выше субботы и пр.
Религиозная ценность сталкивается с ценностью государственной и национальной,
любовь к живому
человеку сталкивается с
любовью к творчеству и т. д.
Человек стремится к
любви и братству как к цели и настолько поглощен ненавистью и раздорами как средством для этой цели, что о
любви и братстве забывает.
Этическая же задача заключается в том, чтобы
человек разделял тяготу мира во имя
любви, но не разделял лжи мира.
Инквизиция утверждалась во имя веры в Бога, во имя
любви к
людям и заботы о их спасении.
Духовная и нравственная жизнь
человека определялась страхом перед Богом и перед добром, а не священным ужасом перед Божьей тайной, не тоской по Божьей правде, не
любовью к Богу и Божьему добру.
В то время как
любовь обращена на личность
человека, на образ Божий в нем и стремится утвердить ее для вечности, похоть знает лишь себя, она эгоцентрична и не видит никакой реальности в мире.
Любовь же к
человеку, к ближнему и близкому, к другу и брату по духу отрицается или истолковывается как аскетические упражнения, способствующие личному спасению, как полезные для души добрые дела.
Личная
любовь к
человеку, к ближнему, к твари считается даже опасной для личного спасения и отклоняющей от
любви к Богу.
Она свидетельствует о том, что полнота богочеловеческой истины не была вмещена христианским человечеством, что
человеку трудно соединить
любовь к Богу с
любовью к
человеку,
любовь к Творцу с
любовью к твари.
Христианство укрепилось и победило через аскетическое отношение к космической жизни, через отталкивание от природного и тварного, хотя бы то был природный, тварный
человек, и совсем не выработало этики
любви к космическому, к тварному, ко всему живому.
Даже
любовь к ближнему, к
человеку, несущему в себе образ и подобие Божье, понималась исключительно как путь самоспасения, как аскетическое упражнение в добродетели.
Говорят, что это есть
любовь к Богу, которая выше
любви к
людям.
Живой, личный Бог не требует себе человеческих жертвоприношений, он требует, чтобы
любовь к Нему была вместе с тем и
любовью к
людям, к ближнему, милостью к твари.