Неточные совпадения
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева
к нему подходили другие такие же ущелья. Из
них с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески,
они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой
он нагибался
к земле и разбирал листву руками.
В это время
подошел Олентьев и сообщил, что хлеб куплен. Обойдя всю деревню, мы вернулись
к лодке. Тем временем Дерсу изжарил на огне козлятину и согрел чай. На берег за нами прибежали деревенские ребятишки.
Они стояли в стороне и поглядывали на нас с любопытством.
Мы плыли по главному руслу и только в случае крайней нужды сворачивали в сторону, с тем чтобы при первой же возможности выйти на реку снова. Протоки эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы плыли тихо и нередко
подходили к птицам ближе, чем на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали
их.
К трем часам дня отряд наш стал
подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с
них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности.
Перейдя реку Ситухе, мы
подошли к деревне Крыловке, состоящей из 66 дворов. Следующая деревня, Межгорная (семнадцать дворов), была так бедна, что мы не могли купить в ней даже 4 кг хлеба. Крестьяне вздыхали и жаловались на свою судьбу. Последнее наводнение
их сильно напугало.
Через несколько минут мы
подошли к реке и на другом ее берегу увидели Кокшаровку. Старообрядцы подали нам лодки и перевезли на
них седла и вьюки. Понукать лошадей не приходилось. Умные животные отлично понимали, что на той стороне
их ждет обильный корм.
Они сами вошли в воду и переплыли на другую сторону реки.
Китайская фанза,
к которой мы
подошли, состояла из 3 построек, расположенных «покоем»: из жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между
ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились
к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин.
Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я
подошел ближе и стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та
к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил
их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук делает большие запасы продовольствия, которых
ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились,
он время от времени выносит
их наружу и сушит, а
к вечеру уносит обратно в свою норку.
От гнуса может быть только 2 спасения: большие дымокуры и быстрое движение. Сидеть на месте не рекомендуется. Отдав приказ вьючить коней, я
подошел к дереву, чтобы взять ружье, и не узнал
его.
Оно было покрыто густым серо-пепельным налетом — все это были мошки, прилипшие
к маслу. Наскоро собрав свои инструменты и не дожидаясь, когда завьючат коней, я пошел по тропинке.
Предоставив
им заниматься своим делом, я пошел побродить по тайге. Опасаясь заблудиться, я направился по течению воды, с тем чтобы назад вернуться по тому же ручью. Когда я возвратился на женьшеневую плантацию, китайцы уже окончили свою работу и ждали меня.
К фанзе мы
подошли с другой стороны, из чего я заключил, что назад мы шли другой дорогой.
Чем ближе мы
подходили к хребту, тем лес становился все гуще, тем больше
он был завален колодником. Здесь мы впервые встретили тис, реликтовый представитель субтропической флоры, имевшей когда-то распространение по всему Приамурскому краю.
Он имеет красную кору, красноватую древесину, красные ягоды и похож на ель, но ветви
его расположены, как у лиственного дерева.
Птички эти доверчиво подпускали
к себе человека и только в том случае, когда я уж очень близко
к ним подходил, улетали, не торопясь.
Я вспомнил Дерсу.
Он говорил мне, что тигр не боится огня и смело
подходит к биваку, если на
нем тихо. Сегодня мы имели случай в этом убедиться. За утренним чаем мы еще раз говорили о ночной тревоге и затем стали собирать свои котомки.
Через четверть часа я
подошел настолько близко
к огню, что мог рассмотреть все около
него. Прежде всего я увидел, что это не наш бивак. Меня поразило, что около костра не было людей. Уйти с бивака ночью во время дождя
они не могли. Очевидно,
они спрятались за деревьями.
Его больше всего смутила та осторожность, с которой я приближался, и в особенности то, что я не
подошел прямо
к огню, а остановился в отдалении.
Подкрепив силы чаем с хлебом, часов в 11 утра мы пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь
он ближе всего
подходит к морю. Со стороны Арзамасовки подъем на
него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным лесом. Перевал будет на реке Ли-Фудзин, по которой мы вышли с реки Улахе
к заливу Ольги.
Когда мы
подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на
его одежду, дом и людские, чтобы сказать, что живет
он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении
его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи
его и ружье остались на месте. Это означало, что
он вернется. В ожидании
его я пошел побродить по поляне и незаметно
подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда.
Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул
его.
Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что
он провел бессонную ночь.
Я поднял
его, посадил и стал расспрашивать, как могло случиться, что
он оказался между мной и кабанами. Оказалось, что кабанов
он заметил со мной одновременно. Прирожденная охотничья страсть тотчас в
нем заговорила.
Он вскочил и бросился за животными. А так как я двигался по круговой тропе, а дикие свиньи шли прямо, то, следуя за
ними, Дерсу скоро обогнал меня. Куртка
его по цвету удивительно
подходила к цвету шерсти кабана. Дерсу в это время пробирался по чаще согнувшись. Я принял
его за зверя и выстрелил.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что
они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы землей. Через час мы
подошли к знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам идти разрушить лудеву, но я посоветовал
ему остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы были уничтожены.
Он быстро нарезал мелких веток и прикрепил
их в виде веника
к длинной палке, затем
подошел к дереву и поднял
их так, чтобы не закрывать свет костра.
В 5 часов мы
подошли к зверовой фанзе. Около нее я увидел своих людей. Лошади уже были расседланы и пущены на волю. В фанзе, кроме стрелков, находился еще какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу еще не проходили,
они решили, что мы остались позади, и остановились, чтобы обождать. У китайцев было много кабарожьего мяса и рыбы, пойманной заездками.
Подойдя к медведю на 100 шагов, мы остановились и стали за
ним наблюдать.
Убить оленя во время рева очень легко. Самцы, ослепленные страстью, совершенно не замечают опасности и
подходят к охотнику, когда
он их подманивает рожком, почти вплотную. Мясом мы были вполне обеспечены, поэтому я не пустил казаков на охоту, но сам решил пойти в тайгу ради наблюдений.
Тут только мы заметили, что
к лежбищу ни с какой стороны
подойти было нельзя. Справа и слева
оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы 50 м высотой.
К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с собой мы не могли; значит, убили бы
его зря и бросили бы на месте.
Через каких-нибудь 5 км мы
подошли к двум корейским фанзам. Хозяева
их — два старика и два молодых корейца — занимались охотой и звероловством. Фанзочки были новенькие, чистенькие,
они так мне понравились, что я решил сделать здесь дневку.
После принятия в себя Арму Иман вдруг суживается и течет без протоков в виде одного русла шириной от 80 до 100 м, отчего быстрота течения
его значительно увеличивается. Здесь горы
подходят вплотную
к реке и теснят ее то с одной, то с другой стороны. На всем этом протяжении преобладающая горная порода — все те же глинистые сланцы.
С левой стороны высилась скалистая сопка.
К реке она
подходила отвесными обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в
нем костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем
он достал из своей котомки кусок изюбровой кожи, опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда кожа была изрезана,
он высыпал ее в котелок и долго варил. Затем
он обратился ко всем со следующими словами...
День кончился, когда мы
подошли к Картуну. Солнце только что успело скрыться за горизонтом. Лучи
его играли еще в облаках и этим отраженным сиянием напоследок освещали землю.
Я последовал за
ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы действительно
подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В
них жили 9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.
Странное дело, чем ближе мы
подходили к Уссури, тем самочувствие становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести
их было тяжелее, чем наполненные в начале дороги. Лямки до того нарезали плечи, что дотронуться до
них было больно. От напряжения болела голова, появилась слабость.