Неточные совпадения
—
Тебе не наскучила эта ложь? Я
не могу дольше выносить ее и уйду отсюда.
— Это ничего, что у
тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаются еще и
не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные.
— А Иисус? Что
ты думаешь об Иисусе? — наклонившись, спросил он громким шепотом. — Только
не шути, прошу
тебя.
— Но
ты его любишь?
Ты как будто никого
не любишь, Иуда.
—
Ты не прав, Иуда. Я вижу очень дурные сны. Как
ты думаешь: за свои сны также должен отвечать человек?
— Как?
Ты не знаешь и того, что у многорукого кактуса, который вчера разорвал твою новую одежду, один только красный цветок и один только глаз?
—
Ты хочешь видеть глупцов? — сказал он Фоме, задумчиво шедшему сзади. — Посмотри: вот идут они по дороге, кучкой, как стадо баранов, и подымают пыль. А
ты, умный Фома, плетешься сзади, а я, благородный, прекрасный Иуда, плетусь сзади, как грязный раб, которому
не место рядом с господином.
— Что же
ты, Иуда? Отчего
ты не примешь участия в игре, — это, по-видимому, так весело? — спросил Фома, найдя своего странного друга в неподвижности, за большим серым камнем.
— Мой бедный друг,
ты не совсем прав.
Ты вовсе
не красив, и язык твой так же неприятен, как и твое лицо.
Ты лжешь и злословишь постоянно, как же
ты хочешь, чтобы
тебя любил Иисус?
— Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою, — ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он
не рубит? он
не смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов.
Ты лжец, Фома,
ты слыхал об этом?
— А я
тебя чуть
не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло!
Тебе не больно было?
— И это столько времени
тебе понадобилось, чтобы повторить только его слова?
Не дорожишь же
ты временем, умный Фома.
— А разве
не у всех учеников плохая память? И разве
не всех учителей обманывали их ученики? Вот поднял учитель розгу — ученики кричат: мы знаем, учитель! А ушел учитель спать, и говорят ученики:
не этому ли учил нас учитель? И тут. Сегодня утром
ты назвал меня: вор. Сегодня вечером
ты зовешь меня: брат. А как
ты назовешь меня завтра?
— Вот
ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы
ты знал, Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего
не ела…
— Нет. Петр всех ангелов разгонит своим криком, —
ты слышишь, как он кричит? Конечно, он будет спорить с
тобою и постарается первый занять место, так как уверяет, что тоже любит Иисуса, — но он уже староват, а
ты молод, он тяжел на ногу, а
ты бегаешь быстро, и
ты первый войдешь туда со Христом.
Не так ли?
— Говорю
тебе, Иуда,
ты самый умный из нас. Зачем только
ты такой насмешливый и злой? Учитель
не любит этого. А то ведь и
ты мог бы стать любимым учеником,
не хуже Иоанна. Но только и
тебе, — Петр угрожающе поднял руку, —
не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!
— А разве дурные бегают от хороших, а
не хорошие от дурных? Хе! Они хорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Они хорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть в гроб. И они положат его сами, а
ты только казни!
— Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрый Анна?
Ты проник в самое сердце Иуды. Да. Они обидели бедного Иуду. Они сказали, что он украл у них три динария, — как будто Иуда
не самый честный человек в Израиле!
— Я довольно силен, чтобы ничего
не бояться, — надменно ответил Анна, и Искариот раболепно поклонился, простирая руки. — Чего
ты хочешь?
—
Тебя не пустят. Ступай.
— Нет,
ты лучше слушай. Вы, женщины, никогда
не умеете хорошо слушать.
— Смотри, Фома, близится страшное время. Готовы ли вы к нему? Почему
ты не взял меча, который я принес?
— Разве я когда-нибудь говорил о людях дурно? — удивлялся Иуда. — Ну да, я говорил о них дурно, но разве
не могли бы они быть немного лучше? Ах, Мария, глупая Мария, зачем
ты не мужчина и
не можешь носить меча!
— И
ты, конечно,
не сказала ему, что это Иуда достал, Иуда из Кариота?
—
Ты же просил
не говорить.
— Нет,
не надо, конечно,
не надо, — вздохнул Иуда. — Но
ты могла проболтаться, ведь женщины так болтливы. Но
ты не проболталась, нет?
Ты была тверда? Так, так, Мария,
ты хорошая женщина.
Ты знаешь, у меня где-то есть жена. Теперь бы я хотел посмотреть на нее: быть может, она тоже неплохая женщина.
Не знаю. Она говорила: Иуда лгун, Иуда Симонов злой, и я ушел от нее. Но, может быть, она и хорошая женщина,
ты не знаешь?
— Нет, Мария, этого забывать
не надо. Зачем? Пусть другие забывают, что
ты была блудницей, а
ты помни. Это другим надо поскорее забыть, а
тебе не надо. Зачем?
— Я
тебя не понимаю, Иуда.
Ты говоришь очень непонятно. Кто обманывает Иуду? Кто прав?
— Тогда
не будет Иуды из Кариота. Тогда
не будет Иисуса. Тогда будет… Фома, глупый Фома! Хотелось ли
тебе когда-нибудь взять землю и поднять ее? И, может быть, бросить потом.
— Да, знаю, — ответил Иуда, суровый и решительный. —
Ты, Фома, предашь его. Но он сам
не верит тому, что говорит! Пора! Пора! Почему он
не зовет к себе сильного, прекрасного Иуду?
— Позволь мне остаться. Но
ты не можешь? Или
не смеешь? Или
не хочешь?
— Но ведь
ты знаешь, что я люблю
тебя.
Ты все знаешь. Зачем
ты так смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя — меньше? Повели мне остаться!.. Но
ты молчишь,
ты все молчишь? Господи, Господи, затем ли в тоске и муках искал я
тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве
ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?
— Говорю
тебе, Петр,
не пропоет петух сегодня, как
ты трижды отречешься от меня.
— А, это
ты, Петр? — ответил тот, остановившись, и по голосу Петр признал в нем предателя. — Почему же
ты, Петр,
не убежал вместе с другими?
— Что
ты! Что
ты, — решительно отмахнулся руками Фома, — разве
ты не видел, сколько здесь вооруженных солдат и служителей храма. И потом суда еще
не было, и мы
не должны препятствовать суду. Разве он
не поймет, что Иисус невинен, и
не повелит немедля освободить его.
—
Ты плачешь, мать? Плачь, плачь, и долго еще будут плакать с
тобою все матери земли. Дотоле, пока
не придем мы вместе с Иисусом и
не разрушим смерть.
— Так что же?
Ты получил свое. Ступай! — приказал Анна, но Иуда как будто
не слыхал приказания и продолжал кланяться. И, взглянув на него, Каиафа спросил Анну...
— Что! — кричит Иуда, весь наливаясь темным бешенством. — А кто вы, умные! Иуда обманул вас — вы слышите!
Не его он предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он позорной смерти, которая
не кончится вовеки. Тридцать сребреников! Так, так. Но ведь это цена вашей крови, грязной, как те помои, что выливают женщины за ворота домов своих. Ах, Анна, старый, седой, глупый Анна, наглотавшийся закона, — зачем
ты не дал одним сребреником, одним оболом больше! Ведь в этой цене пойдешь
ты вовеки!
— Так, так! — бормотал он, быстро проходя по уличкам и пугая детей. —
Ты, кажется, плакал, Иуда? Разве действительно прав Каиафа, говоря, что глуп Иуда из Кариота? Кто плачет в день великой мести, тот недостоин ее — знаешь ли
ты это, Иуда?
Не давай глазам твоим обманывать
тебя,
не давай сердцу твоему лгать,
не заливай огня слезами, Иуда из Кариота!
—
Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! — склонил голову набок Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: — Кто любит, тот
не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве
ты идешь в город и спрашиваешь прохожих: «Что мне делать? мой сын утопает!» — а
не бросаешься сам в воду и
не тонешь рядом с сыном. Кто любит!
—
Не надо? И
ты послушался? — засмеялся Искариот. — Петр, Петр, разве можно его слушать! Разве понимает он что-нибудь в людях, в борьбе!
— Отчего же
ты не пошел? Отчего
ты не пошел, Петр? Геенна огненная — что такое геенна? Ну и пусть бы
ты пошел — зачем
тебе душа, если
ты не смеешь бросить ее в огонь, когда захочешь!
— Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве
не от
тебя начнется род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы с землею? Вы погубить ее захотели, вы скоро будете целовать крест, на котором вы распяли Иисуса! Так, так — целовать крест обещает вам Иуда!
— И
ты, Петр! — с гневом воскликнул Иоанн. — Разве
ты не видишь, что в него вселился сатана? Отойди от нас, искуситель.
Ты полон лжи! Учитель
не велел убивать.
— А что такое сама правда в устах предателей? Разве
не ложью становится она? Фома, Фома, разве
ты не понимаешь, что только сторож
ты теперь у гроба мертвой правды. Засыпает сторож, и приходит вор, и уносит правду с собою, — скажи, где правда? Будь же
ты проклят, Фома! Бесплоден и нищ
ты будешь вовеки, и вы с ним, проклятые!
— Но, может быть,
ты и там будешь сердиться на Иуду из Кариота? И
не поверишь? И в ад меня пошлешь? Ну что же! Я пойду в ад! И на огне твоего ада я буду ковать железо и разрушу твое небо. Хорошо? Тогда
ты поверишь мне? Тогда пойдешь со мною назад на землю, Иисус?