Мастеровые бросали работу и неслись туда же, и никто не стеснялся своего костюма и неумытого лица; и только, бывало, пронесется крик: «Пожар!», все мужчины и мальчишки
лезут на крыши, гремя железными листами, и стоят, еле держатся, протягивают вдаль указательные персты, как полководцы на памятнике.
И уже снова он хочет, бессознательно повторяясь,
лезть на крышу вагона — когда огненный хриплый широкозевный рев, не то свист, не то крик, ни на что не похожий, врывается в его уши и гасит сознание.
Неточные совпадения
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за первого встречного… А такого жениха тоже
на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы,
лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются
на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Если встать
на лавку, то в верхние стекла окна, через
крыши, видны освещенные фонарями ворота завода, раскрытые, как беззубый черный рот старого нищего, — в него густо
лезет толпа маленьких людей.
Народ смотрел с
крыш, из окон,
лезли на плечи.
Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть, скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее
лезла в глаза, вся слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с
крыш, устало и потно дымились серые стены домов, а к ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще
на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая к болоту.
Было боязно видеть, как цепкий человечек зачем-то путешествует по крутой и скользкой
крыше амбара, висит между голых сучьев деревьев, болтая ногами,
лезет на забор, утыканный острыми гвоздями, падает и — ругается: