Неточные совпадения
А в наглухо закрытые ставни упорно стучал осенний дождь, и тяжко и глубоко вздыхала ненастная ночь. Отрезанные стенами и ночью от людей и жизни, они точно крутились в вихре дикого и безысходного сна, и вместе с ними крутились, не умирая, дикие жалобы и проклятия. Само безумие стояло у дверей; его дыханием был жгучий воздух, его глазами — багровый огонь
лампы, задыхавшийся в глубине черного, закопченного
стекла.
Несколько обожженных бабочек темными комочками лежало около
лампы, все еще горевшей почти невидимым желтым светом; одна серая, мохнатая, с большой уродливой головой, была еще жива, но не имела сил улететь и беспомощно ползала по
стеклу.
От прошлого он сохранил любовь к яркому свету — и на столе, нагревая комнату, белым огнем пылала большая
лампа с пузатым
стеклом.
Она нашла. Огонь большой
лампы проточил кружок в пушистой броне, и заблестело мокрое
стекло, и снаружи она прильнула к нему серым бесцветным глазом. Их двое, двое, двое… Ободранные голые стены с блестящими капельками янтарной смолы, сияющая пустота воздуха и люди. Их двое.
Ротмистр Попов всем телом качнулся вперед так, что толкнул грудью стол и звякнуло
стекло лампы, он положил руки на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями:
Мелькнул огонек, — и бабочка устремляется к нему, бьется о раскаленное
стекло лампы, обжигается падает и опять взлетает, и бьется опять.
Он вскочил с ногами на оттоманку, оперся головой на руку и стал смотреть на матовое
стекло лампы, и вдруг он почувствовал то, что не испытывал с детства, — радость засыпанья и непреодолимую сонливость.
Потом Артамонов старший сидел за круглым столом, перед ним посвистывал маленький самовар, позванивало
стекло лампы над головою, точно её легко касалась чья-то невидимая рука.
Неточные совпадения
Тагильский пошевелился в кресле, но не встал, а Дронов, взяв хозяина под руку, отвел его в столовую, где
лампа над столом освещала сердито кипевший, ярко начищенный самовар, золотистое вино в двух бутылках,
стекло и фарфор посуды.
Шипел и посвистывал ветер, бил гром, заставляя вздрагивать огонь висячей
лампы;
стекла окна в блеске молний синевато плавились, дождь хлестал все яростней.
Клим посмотрел на людей, все они сидели молча; его сосед, нагнувшись, свертывал папиросу. Диомидов исчез. Закипала, булькая, вода в котлах; усатая женщина полоскала в корыте «сычуги», коровьи желудки, шипели сырые дрова в печи. Дрожал и подпрыгивал огонь в
лампе, коптило надбитое
стекло. В сумраке люди казались бесформенными, неестественно громоздкими.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со
стеклами для
ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
На небольшом овальном столе бойко кипел никелированный самовар; под широким красным абажуром
лампы — фарфор посуды,
стекло ваз и графинов.