Неточные совпадения
Разумеется, при общем невежестве тогдашних помещиков
и он
не получил никакого образования, русскую грамоту знал плохо; но служа в полку, еще до офицерского чина выучился он первым правилам арифметики
и выкладке на счетах, о чем любил
говорить даже в старости.
Он
не торчал день
и ночь при крестьянских работах,
не стоял часовым при ссыпке
и отпуске хлеба; смотрел редко да метко, как
говорят русские люди,
и, уж прошу
не прогневаться, если замечал что дурное, особенно обман, то уже
не спускал никому.
Это была женщина сама с сильным характером,
и никакие просьбы
не могли ее заставить так скоро броситься с ласкою к вчерашнему дикому зверю, да
и маленький сын беспрестанно
говорил: «Боюсь дедушки,
не хочу к нему».
Прасковья Ивановна слушала с удовольствием такие речи
и говорила, что она сама никого на свете так
не любит, как Михаила Максимовича.
Он
не стал долго держать у себя свою умную сестрицу, как он стал называть ее с этих пор,
и отправил немедленно к мужу,
говоря, что теперь там ее место.
Казалось, все обстоятельства
говорили в пользу Михайла Максимовича, но дедушка повторял свое: «Хорош парень, ловок
и смышлен, а сердце
не лежит».
Окружные соседи, которых было немало,
и гости из губернского города
не переводились в Чурасове: ели, пили, гуляли, играли в карты, пели,
говорили, шумели, веселились.
Мало-помалу стали распространяться
и усиливаться слухи, что майор
не только строгонек, как
говорили прежде, но
и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет
и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону
и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники
и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники
и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать
и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы
и морил холодом
и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Замечательно, что когда Михайла Максимович сердился, горячился
и кричал, что бывало редко, — он
не дрался; когда же добирался до человека с намерением потешиться его муками, он
говорил тихо
и даже ласково: «Ну, любезный друг, Григорий Кузьмич (вместо обыкновенного Гришки), делать нечего, пойдем, надобно мне с тобой рассчитаться».
Чтобы довершить характеристику этого страшного существа, я приведу его собственные слова, которые он
не один раз
говаривал в кругу пирующих собеседников: «
Не люблю палок
и кнутьев, что в них?
Прасковья Ивановна сама
говорила, что
не составляла в голове своей никаких планов, как
и что ей делать.
Она строго запретила сказывать о своем приезде
и, узнав, что в новом доме, построенном уже несколько лет
и по какой-то странной причуде барина до сих пор
не отделанном, есть одна жилая, особая комната,
не занятая мастеровыми, в которой Михайла Максимович занимался хозяйственными счетами, — отправилась туда, чтоб провесть остаток ночи
и поговорить на другой день поутру с своим уже
не пьяным супругом.
Так
и я
поговорю с тобой другим голосом! — заревел остервенившийся злодей, — ты
не выедешь из Парашина, покуда
не подпишешь мне купчей крепости на всё свое имение, а
не то я уморю тебя с голоду в подвале».
Вот мерзких дел
не надо, да ведь, пожалуй,
и солгут: а ты с дочками любишь слушать рабьи сплетни!» После таких слов долго ничего
не говорили Степану Михайловичу.
Прасковья Ивановна с полною откровенностью сказала ему настоящую правду, но в тоже время просила, чтобы он
не говорил о том своему семейству
и чтоб никто ее ни о чем
не расспрашивал.
Нередко
говорил он: «Много уплыло по вешней воде»,
и говорил он это без огорчения, как будто речь шла о другом человеке, а
не о нем…
Я
не знаю в точности всех путей
и средств, которыми достигла Александра Петровна своего торжества,
и потому
не стану
говорить о них;
не стану также распространяться о том, каким жестокостям
и мучениям подвергалась несчастная сирота, одаренная от природы чувствительною, сильною
и непокорною душою; тут
не были забыты самые унизительные наказания, даже побои за небывалые вины.
Я стала о тебе
говорить и немножко на тебя нападать, а Софья Николавна заступилась за тебя
не на шутку,
и наконец, сказала, что ты должен быть человек очень добрый, скромный, тихий
и почтительный к родителям, что таких людей благословляет бог
и что такие люди лучше бойких говорунов».
Алексей Степаныч опьянел от радости
и сам
не помнил, что
говорил тогда.
Всё
и сидит у ней, глаз с нее
не сводит, глядит да вздыхает, а по ночам всё мимо ее дома ходит, с ружьем да с саблей, всё караулит ее; она же, Зубиха-то,
говорят, его приголубливает; ведь он сам красавчик
и столбовой дворянин, так
и у ней губа-то
не дура: хочет за него замуж выйти.
А уж Алексей Степаныч,
говорят, на себя
не похож — узнать нельзя, точно в воду опущенный; уж
и лакеи-то, глядя на него, плачут, а вам доложить
не смеют.
Прошло еще два дня: сердце молодого человека разрывалось; тоска по Софье Николавне
и любовь к ней росли с каждым часом, но, вероятно, он
не скоро бы осмелился
говорить с отцом, если бы Степан Михайлович
не предупредил его сам.
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную
и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно,
и Софье Николавне); с родственным участием
говорила о прекрасном характере, доброте
и редкой скромности жениха; справедливо
и точно рассказала про его настоящее
и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство
и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие
и благословение родителей искать руки достойнейшей
и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей
и несказанной любви занемог лихорадкой, но,
не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу
и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли,
не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
В сущности невеста сказала жениху всё то же, что
говорила Алакаевой, но прибавила, что она, во-первых,
не расстанется с отцом, пока он жив, а во-вторых, что она
не будет жить в деревне, а желает жить в губернском городе, именно в Уфе, где имеет много знакомых, достойных
и образованных людей, в обществе которых должна жить с мужем.
«Я предупреждала вас, батюшка, — сказала она тихо, кротко, но с твердостию, — что по совершенному незнанию светского обращения, по неловкости
и робости, Алексей Степаныч с первого раза должен показаться вам дурачком, но я виделась с ним много раз,
говорила долго, узнала его коротко
и ручаюсь вам, что он никого
не глупее, а многих гораздо умнее.
Жених был радостен
и светел; он
не замечал никаких двусмысленностей в поздравлениях, никаких насмешливых улыбок
и взглядов; но Софья Николавна всё видела, всё заметила, всё слышала
и понимала, хотя
говоря с нею, были все осторожны
и почтительны.
Тяжкий недуг уже омрачал ясность взгляда Николая Федорыча; он
не только верил искренности своей дочери, но
и сам убеждался, что его Сонечка будет счастлива,
и часто
говорил: «Слава богу, теперь мне легко умереть».
Каково нам видеть, что уж
и эта старая ведьма Алакаева помыкает тобой, как холопом: поезжай туда, то-то привези, об этом-то справься… да приказывает еще всё делать проворнее, да еще изволит выговоры давать; а нас
и в грош
не ставит, ни о чем с нами
и посоветоваться
не хочет…» Алексей Степаныч
не находил слов для возражения
и говорил только, что он сестриц своих любит
и всегда будет любить
и что ему пора ехать к Софье Николавне, после чего брал шляпу
и поспешно уходил.
Зная, что меня терпеть
не могут ваши родные, вы должны были удвоить при них ваше внимание, нежность
и уважение ко мне — тогда они
не осмелились бы
и рта разинуть; а вы допустили их
говорить вам в глаза оскорбительные мне слова.
Она приласкала его так, как никогда
не ласкала,
и сказала несколько таких нежных слов, каких никогда
не говорила…
Нечего
и говорить, что молодая
не ходила за словом в карман
и была
не только вежлива, но предупредительна, даже искательна.
Разговоров было мало, сколько оттого, что у всех были рты на барщине, как
говаривал Степан Михайлыч, столько же
и оттого, что
говорить не умели, да
и все смущались, каждый по-своему; к тому же Ерлыкин, в трезвом состоянии, когда он пил только одну воду, был крайне скуп на слова, за что
и считался отменно умным человеком...
Да тут нельзя слышать
и понять, что услышишь, —
и Алексей Степаныч решительно
не слыхал
и не понял, что
говорила его молодая жена; ему было так хорошо, так сладко, что одно только забвение всего окружающего
и молчание могло служить полным выражением его упоительного блаженства.
Софья Николавна продолжала
говорить,
говорила много с жаром, с чувством
и, наконец, заметила, что муж ее
не слушает, чуть ли
не дремлет.
Между тем, подошед к дворовым, Степан Михайлыч подозвал
и своих крестьян,
говоря: «Что же вы
не вместе стоите?
Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней, хотя уже
не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви
и сожаления она обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья, с неподдельным жаром
говорила о том, как она счастлива, видя любовь к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности —
и мягкое сердце мужа, разнежилось, успокоилось,
и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом
не сказывать,
не желая ссорить жену с семьей.
Она
не встречала подобного человека: ее отец был старик умный, нежный, страстный
и бескорыстный, но в то же время слабый, подчиненный тогдашним формам приличия, носивший на себе печать уклончивого, искательного чиновника, который, начав с канцелярского писца, дослужился до звания товарища наместника; здесь же стоял перед ней старец необразованный, грубый по наружности, по слухам даже жестокий в гневе, но разумный, добрый, правдивый, непреклонный в своем светлом взгляде
и честном суде — человек, который
не только поступал всегда прямо, но
и говорил всегда правду.
В этот раз Софья Николавна ничего
не замечала; она чувствовала
и говорила за него сама; она хвалила
и березовую кочковатую рощу
и глубокую реку; даже о золовках своих отзывалась очень благосклонно.
После отзыва Степана Михайлыча, Александра
и Елизавета Степановны себя попринудили, а Танюша (все ее так звали)
и Арина Васильевна очень охотно стали ласковее
и разговорчивее; Каратаеву мигнула Александра Степановна,
и он смелее стал повторять последние слова говорящего, хотя бы
и не с ним
говорили; но мрачный генерал продолжал молчать
и смотреть значительно.
После обеда немного отдохнули, потом гуляли по Кинелю, перевозились на ту сторону, потом пили чай на берегу реки; предлагали гостье поудить рыбу, но она отказалась,
говоря, что терпеть
не может этой забавы
и что ей очень приятно проводить время с сестрицами.
Нагаткина даже пеняла Александре Степановне, зачем она
не приказала взять обыкновенных предосторожностей, то есть поставить кровать посередине горницы, привязать полог
и подтыкать кругом под пуховик; но хозяйка злобно смеялась
и говорила: «Жаль, что крысы дорогой гостье носа
не откусили».
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости по башкирским кочевьям
и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски
говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади
и не слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане с печью, прямо из сеней, целый день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих
и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни
и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
И не Алексей Степаныч
не устоял бы против этого пламенного взрыва ума, чувства, огня сердечного убежденья
и чудного дара
говорить!
Со всеми успевала
говорить,
и так ловко, так кстати, так весело, что свекор совершенно поверил, что она ничего вчерашнего
не знала, поверил —
и сам развеселился.
Это был человек в своем роде очень замечательный,
не получивший никакого научного образования, но очень умный
и начитанный, вышедший из простолюдинов (
говорили, что он из мордвы), дослужившийся до чина надворного советника
и женившийся по расчету на дочери деревенского помещика
и старинного дворянина.
Он часто обращался к ней во время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по своему вкусу, потому что, дескать, у нас с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то
говорила, я как-то запамятовал…» Наконец,
и после обеда: «то поди прикажи, то поди принеси…»
и множество тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку
и грубоватую иногда форму, были произносимы таким голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком
не осталось сомнения, что свекор души
не слышит в невестке.
Не нужно
и говорить, с какою любовью
и благодарностью отвечала Софья Николавна на все малейшие, для многих неуловимые, разнообразные проявления любви к ней непреклонно строгого свекра.
Хотелось бы ему что-то им высказать, на что-то указать, дать какие-то полезные советы; но когда он начинал
говорить, то неясно понимаемые им чувства
и мысли
не облекались в приличное слово,
и ограничивался он обыкновенными пошлыми выражениями, тем
не менее исполненными вечных нравоучительных истин, завещанных нам опытною мудростью давно живущего человечества
и подтверждаемых собственным нашим опытом.
Ему было досадно,
и он откровенно
говорил о том своей умной невестке, которая, однако,
не могла понять, что вертелось на уме
и таилось в душе у старика.
Он
говорил своему сыну: «Жена у тебя больно умна
и горяча, может, иногда скажет тебе
и лишнее;
не балуй ее, сейчас останови
и вразуми, что это
не годится; пожури, но сейчас же прости,
не дуйся,
не таи на душе досады, если чем недоволен; выскажи ей всё на прямые денежки; но верь ей во всем; она тебя ни на кого
не променяет».